Евгений Кулькин - Обручник. Книга вторая. Иззверец

Кажется, он наперед знал все, что произойдет тут в этот час.

Сталин отринул себя от этих воспоминаний так, словно вместо насущного дела, занялся чем-то пустопорожним.

И поспешил включиться в свою бесконечную, как жизнь, работу.

Тихоня не мог привыкнуть к везению.

Как часто чувствуют себя неуютно люди, выходя из примерочной в новой одежде.

Потому он страшно удивился, когда его гид по прогулке изрек:

– Хочешь отобедать с Шаляпиным?

Громоглас чуть не подавился собственным дыханием.

– А это возможно? – спросил.

– Элементарно, как…

– Не надо! – остановил Тихоня незнакомца, думая, что тот скажет пошлость.

Но тот все же договорил:

– Как видеть тебя без веревки на шее.

Его случайный спутник был, если так можно по этому поводу сострить, легкомысленно молод.

Нет, скорее, все же, условно стар, что ли.

Короче, его возраст варьировался между тем, что он из себя представлял, и тем, как хотел выглядеть.

Потому ничего не было удивительного, что он задекламировал:

Он отер с лица пот.

– Как, думаешь, устроит? – спросил.

Тихоня не успел ответить, как незнакомец возопил:

– Да вон он идет!

И ринулся навстречу Шаляпину, уже обрастающему встречающими.

И все же, видимо, заметив поэта, он их отстранил и шагнул, расклешнив объятия:

– Сазонка!

И тот, кого он так назвал, отклячив ногу, как это почему-то делают почти все поэты, которые декламируют свои стихи, начал читать то, что уже Тихоня знал.

Где-то на середине или чуть уже ближе к концу, Шаляпин, по всему видно, похмельно прослезился, повторив:

– Сазонка!

И когда совсем было сгробастал его, чтобы вовлечь в общее шествие, поэт, выпростав голову и ища глазами Тихоню, сказал:

– Я – не один.

И подманил к себе Громогласа.

И он тоже оказался в объятиях Шаляпина.

Рядом же иноходили все те, кто – официально – пришли встречать певца, только что покорившего Рим своим удивительным, как в Италии отметили, уникальным голосом.

– Сазонка!

В третий раз употребив это прозвание, Федор Иванович как бы распаял застенчивость поэта, и тот вновь стал читать:

Кто-то из встречающих, чуть приотстав, стал записывать то, что прочитал Сазонка и, видимо заметив это, Шаляпин сказал:

– Если ты на него, – он кивнул на поэта, – сфараонишь, я – охрипну.

Какой-то полицейский чин вырвал у сексота запись, и порвав ее у всех на виду, пустил по ветру.

А тот продолжил:

Тут все, в том числе и тайный агент, закричали «ура!».

А потом был обещанный Сазонкой пир.

И на нем-то Тихоня узнал, что ничего не придумал в своих стихах поэт, ибо работал вместе с Шаляпиным, когда тот еще был никем: и учеником чеботаря, и плотником, и токарем.

– Это во мне голос огрубило, – сказал Федор Иванович. Как уже делал ранее, Тихоня в тетрадке, где отмечал всех великих и попросил расписаться и Шаляпина.

– Кстати, – сказал он, уважив просьбу, – в Вене за вот такую записочку Штрауса целое состояние запросили.