Евгений Кулькин - Обручник. Книга вторая. Иззверец

И Крупская, втайне от Ильича, записала это словосочетание: «За гранью целесообразности».

Когда этот разговор забудется, а Ильичу потребуется название к очередной статье. Вот она и подсунет ему, им же когда-то сказанное, возможно выдав за свое.

Но такие, как богохульник, приходят редко.

Чаще заявляются чахлые интеллигенты, еще до конца не разобравшийся в своих политических пристрастиях.

Они больше слушают, чем говорят.

Хотя бывают и исключения.

Как-то припожаловал к ним монах-стихотворец.

Только поэзия у него более, чем светская.

Да и о своем послушничестве он сказал так:

– Надо испробовать и это.

Первое, чем он удивил, звучало так:

– Мне говорили, – повел дальше разговор монах уже прозой, – что вы самый умный человек на земле.

– Врут! – вскричал Ленин. – Хоть и роскошно.

И опять Крупскую потянуло записать «роскошное вранье».

Но поэт уже читал:

Монах был подвижен не только на тело и мысль, но и – на юмор.

Потому, когда речь зашла о гордыне, прочел такое:

И продолжая «баштанную», как он выразился, тему, монах прочел:

Но, что окончательно удивило Крупскую, монах неожиданно заговорил о женщинах.

– Вы еще долго будете жить, – обратился он почему-то к Надежде Константиновне. – Но конец света на земле сотворят женщины.

– Потому-то вы их и не любите? – полуязвительно поинтересовалась она.

На это монах ничего не ответил, а пошел развивать свою мысль дальше:

– Раскрепощение женщины – это не только вызов мужскому достоинству, но и косвенное уничтожение его.

– Каким образом? – поинтересовался Ильич.

– Самым банальным.

Женщина вне веры, словно кобылица без узды.

Ленин настороженно глянул на монаха.

Богохульником он явно не смотрелся.

Равно как и смиренником не казался.

Но откуда у него столько пророческого, которое, кстати, идет вразрез тому, что толкуют большевики.

– Конец света, – продолжил пришелец, – будет выглядеть примерно так.

Женщины, переняв все пороки и привычки мужчины, возненавидят последних.

А те, ввиду слабости, нет, скорее, изношенности характера, не будут способны навести порядок в собственном доме.

Тогда женщины, почуяв волю, и совсем отобьются от желания продолжать род человеческий.

– Но ведь наши женщины будущего станут, прежде всего, высоконравственными.

Голос Ильича, однако, где-то на середине фразы не сказать, что дрогнул, а увял.

На что монах заметил:

– Я ушел из мира, – отчасти оттого, что увидел воочию то, что многим еще недоступно.

Еще не состоялось ни революции, ни чего-то там еще, что влияет на раскрепощение, а бабы, извините, что при святой женщине их так называю, уже очумели от предчувствия близкого бедлама.

И прочел стихи:

С этими словами он ушел.

– Странный тип, – сказала Крупская.

– Боюсь, что и не только, – согласился как-то по-особенному с ней Ильич.

– Что ты имеешь ввиду?

– Да то, что правоты в нем больше, чем странности.

Крупская поджала губы.

Ей не нравилось, когда он – вот так напрямую – был против ее мыслей и чувств.

– Значит, женщины породят конец света? – с вызовом поинтересовалась она.

– А кто его знает, – неопределенно ответил он.

Где-то он прочитал, что после сорока судьба идет по наклонной.

Опечалило это утверждение или нет, трудно сказать.

Тем более, что обильно оправданная щедрая кровь, как бы подтверждает, что жизнь, вообщем-то, на подъеме.

А жертвы – это дань будущему.

Такому привлекательному, что о нем даже грубо мечтать кажется кощунственным.

Опять когда-то, но уже давно, Сталин в какой-то книге наткнулся на такое утверждение, что прошлое, чаще всего, мстит будущему.

Это лукавство утверждать, что закладывается некий фундамент чего-то, предполагаемого прочного, и на нем разместится то, что создаст себя с помощью дошедших до них, по большей части, не очень насыщенных логикой, лозунгов.