Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария

Он встал и проковылял к берегу. Там по-стариковски неторопливо и тщательно умылся, вытер лицо и руки подолом рубахи. Назад вернулся несколько приободрённым.

– Ну, Мирослав, чем нынче потчевать будешь?

– Сегодня в верше линь оказался, чудно! Он обычно у самого дна ходит, добрый такой, жирный, будто подарок нам от Водяника, а по какому случаю – не пойму. Я его тестом обмазал и на углях запёк.

О чём-то задумавшийся было старик вернулся из мира своих грёз и заулыбался:

– Молодец, Мирослав, совсем самостоятельный ты у меня стал, настоящий мельник. По сему случаю и подарок нам от Водяника…

И вновь единственное око старика подёрнулось какой-то грустью или усталостью.

Он поел немного рыбы, взял пару ложек творога из глиняной миски, а варёное пшено с душистым лесным мёдом только попробовал и опять похвалил отрока за старания. Он глядел, как Мирослав после хорошей работы по-юношески быстро поглощает трапезу, и сердце его радовалось за молодого помощника.

– А скажи, дедушка, как сталось, что язык воды ты разумеешь лепше, чем кто иной? – спросил Мирослав, с удовольствием обсасывая жирные рыбьи косточки.

– Потому что вода меня, считай, из мёртвых подняла, и потому её силой я и врачую, и будущее зрю, и заклятия творю.

– Так расскажи, деда, любопытно ведь, – попросил юный помощник, – ты никогда про это не говорил…

Старик прищурил свой единственный глаз, стараясь узреть прошлое, о котором просил поведать ученик. Сегодня это ему удалось особенно легко, образы прошлого ожили, потекли перед мысленным взором, где он вновь оказался молодым, смертельно израненным воем. Будто в тумане увидел сидящего пред собой Мирослава, закончившего трапезу и разом обратившегося в слух. Водослав уже был там, где изрубленное тело стонало и ныло каждым членом, а к горлу подступал мерзкий ком тошноты. Вкруг него и ещё нескольких раненых воев заботливо хлопотал волхв с двумя учениками. «Раны закрылись, но крови слишком много ушло», – озабоченно сказал кудесник. И впрямь, чем дальше, тем хуже чувствовал себя раненый, даже воду, не говоря о еде или лечебных снадобьях, уже перестало принимать истерзанное тело. Чувства его необычайно обострились, он теперь улавливал и различал тончайшие запахи, самые тихие звуки и, кажется, даже слышал мысли людей, иногда путая их со своими. Мутная и липкая тошнота выворачивает нутро, хоть и рвать уже давно нечем, в горле стоит горько-противный вкус жёлчи. Снова ему дают только глоток холодной колодезной воды, но он ощущает его, как нечто тяжёлое, чуть солоноватое, и тут же начинает извергать изо рта только что выпитое.

– Отче, не жилец он, – тихо говорит кудесник пришедшему к раненым Великому Могуну, – не выжить человеку, а тем паче так изрубленному, если он силу воды принять не может…

Раненый воин то ли слышит эти шёпотом сказанные слова, то ли читает мысли кудесников, но ему уже всё равно, он устал бороться и хочет только одного – покоя, вечного покоя от этих нелюдских страданий. Раньше он думал, что смерть – это страшно, а теперь понял, что смерть – это когда не осталось больше ни капли сил, приходит равнодушие, а с ним и желание поскорее уплыть по Нави-реке на Тот Свет и обрести наконец избавление от земных мучений. Могун молчит, долго глядит на него, потом, наклонившись, нюхает и пробует на язык воду из корчаги.

– Вода из колодца? – вопрошает Могун.

Кудесник утвердительно кивает. Верховный Жрец снова долго молчит.

– Отнесите его к Священному роднику в берёзовой роще, – наконец говорит он, – нижняя вода не может вернуть ему жизнь, если этого не сможет и верхняя, то…

Берёзовые жерди носилок мерно качаются в такт шагов, проклятая тошнота опять выворачивает нутро наизнанку. Наконец покой, ласковое золотое солнце, щебет птиц, приятное прикосновение Стрибожьего ветра и булькающий, весёлый говор лесного ручья где-то совсем рядом. Захотелось повернуться и увидеть его, но сил нет. А если хоть руку, она-то, кажется, совсем почти у воды, не далее одной пяди… Он просто лежит, слушает и ощущает, какая это лёгкая и светлая вода, совсем не та тяжёлая, придавленная землёй в тесном и глубоком чреве колодца. Он всё-таки дотягивается до ручья. На ощупь вода такая же, как и на звук, – лёгкая и светло-чистая, будто перемешанная с солнечными лучами. Он сделал ещё одно нечеловеческое усилие, и рука, захватив в искалеченную пригоршню немного воды, согнулась в локте и пролила содержимое на лицо, а несколько капель даже попали в рот. Впервые эти капли не вызвали приступа рвоты. Когда пришли помощники кудесника, то замерли от неожиданности: умирающий воин, который не мог уже и пальцем пошевелить, теперь лежал ничком около носилок, левым боком в мелкой воде, а воспалённые уста слизывали капли с мокрого от брызг камня. Не трогая изувеченное тело, они побежали за кудесником. Тот пришёл и, внимательно оглядев раненого, повелел: