Александр Никифоров - Последний воин Соколиной горы

Егор знал, что у него на батарее есть верующие бойцы и не раз получал нагоняй от политрука за такие вот молебны перед боем, но сам он это не осуждал, зная главное, что в бою эти люди его не подведут.

– Я так думаю, товарищ старший лейтенант, мы и есть боги на этой войне, недаром наши войска так зовут, – продолжал Серега, – но моим старичкам я это не как не могу доказать.

– Ладно, давай без лирики. Готовы «Тигров» пострелять, сержант? Мы с этим зверем еще ни разу не встречались.

– Ну, «Пантер» мы с Крюком целый зоопарк набили, думаю и этим кошкам хвост подпалим, – с бравадой отвечал «замковый», – скушайте яблочко. Крюк говорит праздник сегодня.

И он протянул Егору два сладко-пахнущих красных плода «Грушовки».

Но вот корректировщики с высотки доложили, что в их сторону движется пыльное облако. По батарее прошла команда «полной готовности». Литвинов наблюдал за происходящим посредством армейского бинокля. Скоро в пыльном облаке начали проглядываться силуэты грозных машин, и уже можно различить кресты и белые «черепа» на башнях. Вот теперь пора, и он дал команду: «Огонь!»

Шесть орудийных выстрелов разорвали тишину и теперь только, и было слышно вокруг: «Заряжай», «Товьсь», «Огонь» – и каждые пять секунд жерла пушек изрыгали бронебойный дождь в сторону движущейся армады. Из семи десятков машин три закружились на месте, видно, разули их бойцы Литвинова, остальные машины приостановились, развернули башни в сторону батареи и произвели залп.

Создалось впечатление, что небо разверзлось над артиллеристами, но первый залп не был прицельным, и снаряды взрыли курган метров на десять выше батареи, засыпав людей и орудия комьями земли. Пока, слава богу, все были целы, и опять полетели команды: «Заряжай», «Товьсь», «Огонь». Танки изменили порядок строя из шеренги в клин и, прибавив газу, двинулись прямиком на батарею. Теперь они били более прицельно. В эти пару минут, показавшиеся Егору вечностью, от его батареи осталась груда металла, перемешанная с человеческими трупами. Но задачу его ребята выполнили: пять танков выбыли из строя, и главное – наступающие машины перестроились.

В это время заработала батарея Ткаченко. Егор обезумевшими глазами видел эту летящую смерть. Пушки Алексея заставили танки повернуть чуть вправо, сделав их идеальными мишенями для остального дивизиона. Немцы не ожидали такого шкального огня. Уже горело порядка двадцати танков и, поняв, что они попали в засаду, начали прорываться в сторону батареи Ткаченко.

Егор был оглушен сотнями выстрелов, кровь из ушей струилась и щекотно затекала за ворот гимнастерки, от контузии разрывалась голова. Уже не пригибаясь, в полный рост, он бежал от одного огневого расчета к другому, но все орудия были разбиты, и вокруг лежали только мертвые и тяжелораненые.

Когда он увидел ствол шестого орудийного расчета, тот был в боевом положении, туда он и рванул, спотыкаясь, падая и снова вставая. Все три бойца расчета были мертвы, снаряд повредил левую станину, а в остальном орудие было цело и даже заряжено, видно бойцов накрыло именно в том момент, когда они хотели произвести выстрел.

«Ну, что же», – подумал Егор, – «тогда повоюем еще, может Лешке смогу помочь». Поймав в прицеле башню с двумя «зигами», он произвел выстрел, и черный дым повалил из подбитого танка.

– Это тебе за Халила! – заорал Егор, он вспомнил, как старый татарин говорил, что его имя имеет значение – «верный друг». Это тебе за друзей, сука фашистская!

Только он успел перезарядить пушку, как буквально в десяти метрах на него развернул свою башню очередной «Тигр». Конечно, попасть между катками было сложно, тем более на кособоком орудии, но он ведь еще курсантом слыл лучшим наводчиком на курсе. Почти шестидесятитонная машина катила на него, готовая через мгновение произвести выстрел, и тут цель попала в окуляр панорамы, и комбатареи закричал сам себе: «Огонь!» и выстрелил.

Он видел, как из танкового дула вылетел снаряд. Это было, как в замедленной съемке, и сопровождающий белый огонь ослепил Егора.

В этом белом свете, как на экране в кинотеатре, промелькнуло лицо матери, дом на Подсосенском переулке, Валюша в ромашковом платье: с рукавом-фонариком и сильно расклешенной юбкой от талии.

Почему он видел именно это платье, в котором она последний раз приходила в училище на танцы, Егору было не понятно. Но ей оно очень шло, и когда Валя начинала кружиться, юбка раскрывалась, как зонт, и красивые ноги, двигающиеся в такт музыки, уже кружили голову Егора.