Виктор Некрас - Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

Жена за спиной пронзительно закричала, перекрывая успокаивающее бормотание повитухи, от детинца (Нечай жил невдалеке от княжьей крепости) долетел дикий крик. Так кричат убиваемые кони, Нечай помнил это – около детинца тоже происходило что-то непонятное, страшное. И почти тут же сверкнула молния, грянул гром, а следом раздался жалобный скулёж Того, кто сейчас невидимый стоял за прочерченным кругом.

Третий крик Воибуды полоснул по ушам, и сразу же от детинца донёсся могучий рык, словно нападал зубр альбо медведь. Молния ослепила белой вспышкой, гром грянул ещё сильнее, чем прежде, и с ним слился, стал почти неслышным истошный вопль убегающей нечисти. И сразу же после этого хлынул дождь. А из бани послышался тонкий захлёбывающийся детский крик.

Нечай устало сел на завалинку, не заботясь о том, что садится прямо в грязь. Ноги не держали, в коленях стояла противная дрожкая слабость.

Из двери выглянула простоволосая (потому что косы во время родов тоже надо расплетать) женская голова. Потемнелая от прожитых лет кожа с коричневыми пятнами и морщинами, тонкий острый нос и блёклые глаза, когда-то голубые, а сейчас почти что и водянисто-прозрачные.

Ярина.

Повитуха несколько мгновений смотрела на Нечая, потом вдруг расплылась в улыбке (при этом стало хорошо видно, что у неё не хватает многих зубов).

– А хорош молодец, хорош. Глянь-ка, не забоялся никого, и жену оборонил… Ступай-ка сына прими, да жену поцелуй.

Сын!

Вокруг плоского камня на площади перед княжьим двором горели костры – пять костров, сложенных из толстых коротких брёвен, невесть откуда челядью притащенных, а с княжьего двора уже вели на верёвке белого барана. Чуя недоброе, он брыкался и пытался вырваться, тряс курчавой шерстью, ронял на сложенную из толстых дубовых плах мостовую мелкий чёрный горох и жалобно блеял.

Когда-то давно (не в Рогволожи ли времена?) здесь, на слиянии Полоты и Двины, было святилище. Когда Владимир с Добрыней жгли город (старики рассказывали, что прошло с той поры больше полувека – а мало кто и выжил-то в Полоцке той порой!) сгорело и святилище. А Брячислав, когда восстанавливал город, новое святилище построить не решился. Да и крещён был полоцкий князь. Так и остался посреди детинца полоцкого плоский камень, к которому в праздничные дни (да ещё в голодные или засушливые годы) полочане несли дары богами и предкам.

Видимо, дреговский волхв об этом знал, потому и выбрал именно этот камень.

Барана подвели к Славимиру. Владей вдруг поразился тому, как преобразился волхв – теперь глядя на него, уже нельзя было предположить, что это древний старик, теперь около плоского камня стоял рослый и могучий старец, почти воин, и обрядовый каменный нож в его руке поневоле казался мечом. Стремительно мелькнул нож, рванулась из горла барана кровь, наполняя в заботливо подставленное челядином серебряное чернёное блюдо. Челядин с натугой поднял наполненное жертвенной кровью блюдо, и Славимир, приняв его, легко выплеснул кровь с крутого берега в Полоту.

– Вам, предки, навьи да берегини, – сказал он негромко, но так, что слышали все собравшиеся на площади люди, и небо в свинцовых тучах отозвалось на его слова сдержанным рокотом.

А со двора вели уже на цепях любимого княжьего коня, белого, без единого пятнышка – такие кони влекут по небу колесницу Солнца, каждый день везут Дажьбога с востока на запад. Почуяв кровь, жеребец захрапел, раздувая ноздри, рванулся, конюхи едва не оплошали, но удержали-таки, напрягая все силы. Тут уж волхв не стал вступать, коротко кивнул Владею, и вой, мгновенно поняв, что от него требуется, обнажил меч. Тускло блеснуло над огнём железо, и конь вновь шарахнулся, поливая землю кровью из отворённой яремной жилы. В этот раз кровь не собирали – в землю должна уйти.

– Тебе, господине Род, да Рожаницам. Примите.

Рокот стал громче, прокатился над Двиной и Полотой, отразился от стен детинца и заметался по площади. Где-то опричь сверкнула молния.

С княжьего двора раздался могучий рёв.

С трудом удерживая, холопы вели разом двух быков – чёрного и рыжего, и быки, чуя кровь, рвались с цепей, стучали по мостовой тяжёлыми раздвоенными копытами, пытаясь рыть землю (при каждом ударе от мостовин летела щепа!).

В этот раз потребен был уже не меч – Владей и гридень Якун ударили с двух сторон копьями. Рыжий бык, пронзённый Якуном, с коротким храпом посунулся вперёд, падая на колени, утробно взмыкнул и повалился набок. Старый конь борозды не испортит! И рука старого воя не подвела! Владею же бить было не совсем с руки, и копья ударило чуть вбок. Чёрный бык встал на дыбы с горловым хрипением, кося налитым кровью выкаченным глазом. Казалось, ещё миг – и он вырвется. Но цепи выдержали, и холопы пересилили. Бык снова пал на четыре ноги, мотая головой, и Владей всадил рогатину вторично. Видно, больше у зверя сил сопротивляться не было, ноги его подкосились и он повалился на траву рядом с товарищем, с которым они стояли рядом в стойле, ели сено из одних яслей, косились друг на друга лиловыми глазами да сражались за коров, если пастухи недоглядят. Теперь будут пастись в небесных стадах под приглядом Старого Быка, да приветствовать рёвом зарю.