Алексей Салмин: Буря на Волге

— Эх, и силища агромадная! Гляди, как начала ворочать... — сказал, любуясь ледоходом, Тарас.

— Пожалуй, пора и за работу, а то хозяин опять начнет рычать, — ответил Трофим, прикручивая к длинной палке тряпку. — Эй, Васятка! Хватит глядеть, тащи смолу!

Смола дымила, шипела, разнося вокруг приятный запах сосны.

— Вот она, матушка, пошла!.. — крикнул торопливо подбежавший Расщепин. — Ну как, Трофим, у вас все готово?

— Все, — ответил Трофим, быстро окуная в смолу самодельную кисть.

— Смолу только испортили, — точно простонал хозяин. — Лодка не высохнет до утра, а завтра надо выезжать...

Утро было ясное, морозное. Вода ночью убыла, ледяные утесы на меляке в утреннем тумане казались еще выше и радужно искрились в лучах утреннего солнца. Рыбаки грузили в лодки снасти и свои пожитки. По Волге плыли мелкие льдины, они с шумом ударялись, разламывались, будто звонко разговаривая.

Неводник доверху наполнен сетями, все готово к отплытию.

— По местам! — крикнул хозяин. — Помолимся богу. — Он свесил за борт руку, окунул пальцы в холодную воду и трижды размашисто перекрестился.

Рабочие дружно ударили веслами. Неводник закачался и тихо поплыл широкой волжской дорогой, лавируя между льдинами.

Трофим с Чилимом ехали в рыбнице, нагруженной мелкими снастями.

— Нажми, Васька, нажми! — ободрял Трофим, работая кормовым веслом.

— Шабаш! — объявил хозяин, поворачивая длинной нависью к песчаному берегу.

— Ну, теперь каждый за свое, — командовал он. — Ты, Васька, дрова готовь, остальные за сеном — шалаш надо поправить, гляди, как за зиму его растрепало...

Под высоким песчаным бугром Чилим складывал в кучу хворост.

— Толстые выбирай! — крикнул ему Трофим, проходя мимо с громадной охапкой сена.

За Трофимом шли остальные, тоже нагруженные сеном.

- Году нет, а ночлежка уже готова, — сказал Трофим, поправляя сено у входа в шалаш.

- И скоро, и хорошо, — осматривая шалаш хозяйским глазом, сказал Расщепин. — А теперь вот чего: Трофим, валяйте с Васькой, выставьте пяток сетей вон в эту прогалину, — показал рукой хозяин в направлении затопленных кустов.

— Что ж, Васятка, пошли засветло. Волоки снасти.

После ужина рыбаки жгли костер. Вечерняя заря утонула за высокими кустами тихого плеса; медленно надвигалась ночь. Чилим часто подкидывал в огонь охапки хвороста, отчего пламя замирало, и костер, шипя, испускал густые клубы едкого дыма. Пламя вспыхивало, облизывая красными языками побуревшую прошлогоднюю траву и ярко освещая обветренные лица рыбаков. А за песчаным бугром, заросшим густой гривой вербача, грохотал полный во всю ширину Волги ледоход.

Трофим задумчиво смотрел на Чилима, приготовившегося бросить в костер новую охапку хвороста.

— Гляжу я на тебя, Васятка, парень ты неплохой, а судьба над тобой насмеялась... Отца Пронин в могилу загнал, мать тоже с горя зачахла... Видимо, самому тебе придется вылезать в люди... Ну ничего, главное не робей, а остальное приложится... Я встречал одного паренька, у того совсем не было никого, один, как отрубленный палец. А ведь выбрался на дорогу... Работал я тогда матросом на бугровской «Линде». Пароход был сильный, наверное, видали? — спросил он рыбаков.

— Знаем, — сказал Тарас.

— А я и хозяина знаю, тоже не хуже нашего. — Трофим покосился на шалаш, куда ушел Расщепин. — Так вот, пароход надо было поставить па зимовку в Звенигу, а хозяин снова гонит за баржами в Астрахань. Идем обратно, здесь уже заморозки начались, а с машиной не заладилось, притулились мы за песчаную косу, в затончик, ремонтироваться начали. Северный ветерок потянул, да такой востренький, что из каюты и носа не высунешь... Качал трое суток. Наш командир говорит: «Зимовать придется, как затихнет, так сало пойдет». Так и получилось: ночь вызвездила; ветер стих, и тут же лед пошел. Мы было сунулись идти, на колесах мерзнет, плицы мочалятся, как старые лапти, еле дотянули до Аракчинского — и на якорь. Командир — телеграмму хозяину: «В пути замерзли, Как прикажете?» Он отвечает: «Зимуй, где встал, вышлю приказчика, производи ремонт». Ну, лоцман, штурвальный, нижняя команда рассчитались — и по домам. Я тоже было наладился к расчету, а когда подсчитали, вижу, получать-то нечего, еще должен остался. Думаю: «Если катануть, как водолив с семнадцатой баржи...»

— А он-то как? — спросил Долбачев.

Трофим улыбнулся:

— У водолива на всякий случай хранились салазки на барже; складывает он свои пожитки и дует до дому, в пути христовым именем кормится. Ну, к рождеству домой явится, к своей старухе, отпразднует рождество, крещенье прихватит, престольный праздник, побалагурит с мужиками в своей деревне и снова впрягается в свои санки. Правда, до Астрахани от его деревни не так далеко было, всего-то верст восемьсот. Но он аккуратный был, всегда вместе со скворцами на баржу приходил, Бывало, еще издали кричит: «Здорово, зимогоры! Как зиму горевали? Тут ить, говорит, две выгоды: хлеб дома не ешь, и людей увидишь...» Подумал было и я таким способом, да без привычки не решился. Так и остался па пароходе зимогорить. Приехал приказчик, Константин Федорыч, гладенький такой, глаза навыкате, с приличным брюшком, перетянутым серебряной цепочкой...