Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Затем до 11 вечера вновь работал с документами.

«И это ещё не самый трудный день у государя, — пожалел Николая Рубанов, — и так каждый день, всю свою жизнь, до самой смерти… Нет ничего хорошего в короне, — пришёл он к выводу. — То ли дело — генерал… А сынулю надо проведать на губе. Вот угораздило Владимира Александровича со своей бессонницей».

Отдежурив и приехав домой, Максим Акимович долго размышлял, сказать жене о недостойном отпрыске или промолчать.

Но за обедом оно как–то само сказалось.

— Вот такие дела, Иринушка, опозорил меня сынок перед императором. Спал на боевом посту.

— Бедный мальчик, — по–бабьи всплеснула руками Ирина Аркадьевна. — Владимиру Александровичу поменьше шампанского на сон грядущий следует пить, тогда и сам спать будет и другим даст.

— Это ты откуда про шампанское знаешь? — попытался напустить удивление на лицо супруг.

— Да весь Петербург говорит… Откуда знаю… — ворчала супруга. — Одевайтесь, сударь и поехали навещать сына, — распорядилась собрать корзину с провизией. — Голодает, наверное, мальчик, — смахнула с ресниц слезу.

— Мадам, ведь я же после дежурства, — сделал попытку отвертеться от совместного вояжа на гауптвахту.

— Уверена, что вы, сударь мой, всю ночь дрыхли в царских апартаментах… Вас–то Его высочество проверять не станет.

— Да как ты можешь так говорить? Я на службе с юнкерских времён не сплю, — воровато прятал глаза.

— Надевайте, мон шер, свою генерал–адьютантскую шинель и в путь, — распорядилась супруга.

На гауптвахте Аким пользовался огромным почётом. Как же. Попался ни какому–нибудь полкашу, а самому великому князю. Даже капитан Лебедев простил подчинённому трое суток ареста. Сам–то тоже спал. Да ещё под боком у жены.

Офицеры полка не забывали потерпевших, а тем более собранский повар Александр Иванович. Как он мог оставить в голоде своего тёзку, ну и заодно этого соню, молодого подпоручика.

Когда Архип Александрович, в возке на литых шинах, привёз господ на Садовую к Комендантской гауптвахте, там уже стояло несколько экипажей.

Узрев генерал–адьютанта, приехавшие проведать друзей офицеры, мигом испарились.

Стоявший у окна Аким, увидев свою матушку, сделал кислое лицо.

«Ну вот… И на гауптвахте от неё не скроешься. И отец хорош. Ну чего он её сюда привёз… Все теперь подумают, что я настоящий маменькин сынок».

«Как страдает, бедненький… Лицо какое несчастное…», — разглядывала сына Ирина Аркадьевна, доставая из возка поклажу и протягивая её мужу.

— Мне не положено корзины носить, — стал отказываться тот.

— Нет, я понесу, — отрезала Ирина Аркадьевна.

«Не надо всё жёнам говорить», — слишком поздно понял свою оплошность Максим Акимович.

Зато после гауптвахты Аким обрёл неожиданную радость: получил письмо от Натали. Прочитав, узнал, что в первых числах ноября они приедут в Петербург.

В выходной, с иголочки одетый Рубанов вышел из ворот казармы, дома ночевать не захотел, и огляделся, отыскивая взглядом извозчика.

Увидев офицера, к нему тут же подкатили два лихача.

— Ваш сиясь, — хором произнесли они, кося друг на друга злыми глазами.

«Видно, успели уже цапнуться либо на водопойке, либо сейчас из–за меня», — хмыкнул Аким, слушая возчиков, вразнобой уже оравших:

— Прокачу с высшим шиком, — бил себя в грудь один.

— Домчу с наивысшей скоростью, — доказывал другой.

Подумав, выбрал «высший шик».

У подьезда Бутенёвых, мешая пройти, расположился точильщик ножей со своим станком.

Глянув на подъехавшего офицера бодро загундел:

— Точу-у ножи-и, ножницы-ы…

— Алебарды, мечи, топоры, сабли-и, — проходя мимо, и наливаясь какой–то детской радостью, удивил точильщика Аким.

«То–то в щенячьем возрасте счастье было, — вспомнил, поднимаясь по лестнице, — запоздав, в темноте по саду добежишь домой, и радуешься, что тебя не съели…», — нажал кнопку звонка, и постарался убрать глупую, счасливую улыбку.

Дверь открыла сама Натали.

— Аки–и–м, — радостно воскликнула она, и хотела взять за руку, но сдержалась.

С трудом напущенная на лицо лёгкая меланхолия без следа испарилась, когда увидел невысокую стройную девушку с жёлтыми глазами.

— Натали-и, — рот расплылся в блаженной улыбке.

«Будто халву увидел», — попробовал осудить себя Рубанов, а душа его дрогнула от предчувствия счастья.

Он поймал её взгляд и уловил какую–то новую, неизвестную нежность.