Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Зерендорф заинтересованно раскрыл второй глаз и поднял подбородок.

— И чего он сказал? — задал вопрос, вновь не дождавшись продолжения, ибо в этот момент Аким напустил на лицо пресыщенный вид всё познавшего ловеласа, перед молоденькой гувернанткой.

— Что с тобой? — забеспокоился Зерендорф. — Ты, часом, не заболел?

— Никак нет, господин подпоручик, — посмаковал на губах офицерский чин. Ведь у него был такой же. — Вон той смазливенькой субретке [17] Субретка — бойкая, проказливая служанка, посвящённая в секреты госпожи. голову кружу.

— Хе! — язвительно хмыкнул Зерендорф. — Вон той гуверняшке?! — оглянулся назад. — Таким выражением лица ты только сестру милосердия сможешь заинтересовать, — заржал скверным, унтер–офицерским смехом. — А чего император–то сказал? — отсмеявшись, вознамерился узнать истину.

— Какой император? Ах, да! Стояла лейб–гвардии Петербургская осень.

— По–моему, он о Петергофе говорил, — тоже вспомнил слова Николая Первого Зерендорф.

За разговорами незаметно добрались до трёхэтажных каменных казарм 145‑го Новочеркасского пехотного полка.

— Господа, прибыли, — подтвердил извозчик. — Вота Новочеркасская улица, а вота полковые казармы Охтинского полка. Хотитя, провезу вас дальше, через малоохтинские огороды…

— Никуда дальше нас везти не надо, особенно на огороды, — вылез из коляски и размял ноги Рубанов. — Жди здесь, — постучал в закрытую калитку. — Надеюсь, боевого козла у них нет, как у пожарных в Дудергофе.

— И часового тоже, — выбрался на мостовую Зерендорф.

— Да, наверное, с Дубасовым водку кушает, заколотил сапогом в створу ворот.

Калитка тут же распахнулась и, пуча от усердия службы глаза, появился часовой, распространяя вдоль славной Новочеркасской улицы, до самых огородов, подозрительный запашок пшеничной водочки.

— Что, рядовой, закусить не успел? — строго зарокотал Зерендорф, с удовольствием оглядев враз побледневшего и вытянувшегося во фрунт часового.

— Никак нет! — единым махом отмёл все подозрения, стараясь, по возможности, дышать в сторону Петербурга, рассудив, что таких как он, там много.

Через пару минут, вслед за часовым, из калитки вынырнул ни кто иной, как унтер–офицер Дубасов. Этот чего–то жевал, но всё равно распространял тот же запах, что и часовой.

— Портянку следует жевать, чтоб духман отбить, — улыбаясь, дал доброжелательный фельдфебельский совет Зерендорф.

— Лёгок на помине, — радостно загоготал Рубанов. — Значит, скоро офицером станешь.

Но обняться с другом не успел, ибо из калитки, словно из волшебного сундучка, выпрыгнул подпоручик, и зло уставился на Дубасова. Однако, увидев гвардейских офицеров, задумался, и первый отдал честь, хотя по выпуску, был года на два или три старше.

Но честь отдал коряво, даже не подумав встать во фрунт.

По училищной привычке Рубанов с Зерендорфом с шиком козырнули, чем привели пехотного подпоручика в смятение.

«Вот так–то, пехтура, хоть ты и старше нас, а гвардейский подпоручик считается на чин выше армейского», — подумали друзья.

Мысленно восхитившись товарищами, Дубасов вытянул руки по швам, не отдавая чести, так как головного убора на буйной его головушке, даже при пристальном внимании, не наблюдалось.

«Где–то посеял, — сдерживая смех, сжал губы Рубанов, — наверное, на малоохтинских огородах».

— Господин подпоручик, — между тем взял быка за рога практичный Зерендорф. — Мы хотели бы, от лица лейб–гвардии Павловского полка, просить вас об исходотайствовании у ротного командира увольнительного билета до завтрашнего утра для старшего унтер–офицера Дубасова.

«Ого! Ловко загнул», — с уважением глянул на друга Аким.

Видно, те же мысли ворочались в тугой унтерской голове.

Неожиданно армейский подпоручик повеселел.

«Обрадовался, кислая шерсть, что гвардейцы просят», — с гвардейским гонором глянул на пехтуру Рубанов.

— Ну, раз ходатайствуете за унтера, — постарался изобразить высокомерие подпоручик, — попрошу ротного командира, — на этот раз чётко козырнул он, ловко — знай, мол, охтинцев, повернулся кругом и, печатая шаг, потопал к калитке, попутно показав часовому кулак.

«Этого следует взгреть — не пей на посту», — осудил нарушителя Зерендорф.

Рубанов, мысленно, был с ним солидарен.

Через полчаса, с трудом разместившись в просторной коляске, ехали в центр столицы, а значит, и России.

Дубасов раздобыл уже головной убор и любовался увольнительной.