Мои дети и внуки, знакомые часто удивляются, что я даже будучи нездоров, не могу находиться без дела, проводить время без определенной цели, в прогулках и т. п. Но удивительного в этом ничего нет, так сложилась жизнь.
Когда мне было шесть лет от роду, мой отец, как я уже рассказывал, работал на веялочной фабрике, выпускавшей веялки для сельского хозяйства. Фабрика находилась в центре города, а мы жили на окраине и, чтобы успеть на работу отец уходил в пять утра и работал там до шести вечера. Обычно к концу недели, чтобы заработать побольше, он работал круглые сутки, не заходя домой.
Понятно, что при такой работе отца нужно было кормить. Поэтому мать вставала еще раньше и принималась разделывать поставленное с вечера тесто, из которого она готовила пирожки с картофельной начинкой. И вот здесь начинались мои заботы. К восьми утра я должен был отнести завтрак отцу. Делал я это с большой охотой и гордился, что мне доверяют.
Чтобы поспеть к завтраку, особенно зимой, вставать мне приходилось в полседьмого утра, а на обратном пути я должен был захватить древесные отходы – стружку для отопления нашего жилища. Следует сказать, что топливо мы не покупали, а заготавливали из отходов, которых на фабрике было много. Хозяин разрешал рабочим брать эти отходы безвозмездно, так как это избавляло его от необходимости вывозить их из города. Я собирал мешок с древесной стружкой и щепой, а так как мой рост был не на много выше мешка, то я укладывал его на голове и придерживая руками отправлялся домой. При этом я старался нигде не останавливаться, так как снова водрузить мешок на голову мне стоило большого труда. Придя домой, я долго не мог расправить шею (проходило не меньше часа пока мышцы переставали болеть). Но сознание того, что я помогаю семье, искупало всё.
Я видел, как тяжело трудятся мои родители, не позволяя себе никаких излишеств (мой отец никогда не пил и не курил), поэтому я считал своим долгом выполнять эти обязанности, а когда стал старше – отправлялся за топливом и по два раза на день по собственной инициативе, не ожидая напоминаний. Зато зимой у нас всегда было тепло, а что такое тепло для нашей квартиры – это я хорошо знал.
За всю свою жизнь, сколько себя помню, я не слышал ни со стороны отца, ни со стороны матери ни одного грубого слова, как между собой, так и в адрес детей. Это наложило отпечаток и на наши характеры и на манеру поведения. Дети росли немногословными, скромными, трудолюбивыми и упорными. Но при этом в наших отношениях проявлялась большая теплота друг к другу. Это было привито нам с детства личным примером отца и матери, а не нотациями и привлекая к работе, родители обращались к нам не иначе, как с просьбой, а уж мы готовы были в огонь и в воду, лишь бы выполнить их просьбу возможно лучше.
Работы, которые отец брал на дом, выполнялись после семи часов вечера. После сравнительно короткого ужина из картошки, селедки и чая, отец приступал к изготовлению табуреток, кухонной утвари или ремонту мебели для получения дополнительного заработка. Вечерами он работал по 3–4 часа, и не было для меня в это время лучшего места, чем находиться рядом с отцом. По моей просьбе отец учил меня поперечной распиловке, долбежке, а потом и продольной распиловке, строжке и т. п. Таким образом, еще в раннем детстве я узнал и полюбил труд. И с тех пор не помню, чтобы когда-либо и где-либо я находился без дела.
Не могу сказать, что мои отец и мать были уж очень набожные люди, хотя молитвы отцом исполнялись исправно. К этому до 13-летнего возраста он принуждал и нас. Но так как мы жили на рабочей окраине, и большинство моих товарищей были детьми русских рабочих, особых успехов в приобщении меня к религии (а также остальных братьев) отец не достиг. Правда, не помню, чтобы он особенно страдал по этому поводу, да и времени для этого у него не было. Тем не менее, когда мне исполнилось 6 лет, меня отдали для изучения талмуда в хедер к частному учителю.
Обычно на изучение талмуда затрачиваются годы, и после окончания учебы в хедере наиболее способные и набожные ученики уходили для продолжения образования в ишибот (своеобразный институт), где всю свою жизнь посвящали спорам по проблемам талмуда. Но у отца средств и возможностей для этого не было (за учебу в хедере надо было платить). Поэтому после года учебы отец забрал меня и отдал в талмудтору.
Это была единственная в Запорожье небольшая школа для еврейских мальчиков, содержащаяся на средства еврейской общины. Преподавание там велось на смешанном еврейском и русском языках со сроком обучения два года. Большим подспорьем для бедняков было то, что каждый год перед началом занятий в талмудторе всем мальчикам преподносились бежевые костюмчики из легкой ткани, ботинки и пальто. Поэтому многие стремились отдать детей именно в эту школу, тем более, что платить за обучение в талмудторе было не нужно и, кроме того, детям в школе представлялся бесплатный завтрак.
Читать дальше