Калле Каспер - Буриданы. Катастрофа

Писателей и землекопов в вагоне не было.

После того, как двери закрылись, поезд стоял еще довольно долго, но читать уже было невозможно, в вагоне стало слишком темно, свет падал в него только из небольших зарешеченных оконец. Эрвин сунул книгу в карман и закрыл глаза, стараясь представить, что он купил билет в Рим и с нетерпением ждет отхода поезда, и тут-то тот двинулся.

Ехали медленно, со множеством остановок, те, кто оказался близко к окнам, комментировали маршрут и пытались на остановках выклянчить у железнодорожников воды, всех мучила жажда, однако удавалось это редко, конвой был суров.

За неимением уборной естественные потребности пришлось удовлетворять через дырку в полу вагона; прежде Эрвин, наверное, подумал бы, что именно по этой причине мужчин отделили от женщин, но теперь он понемногу утрачивал свою наивность.

В Тарту и он на минутку протолкнулся к окну – вдруг София случайно пришла на вокзал. Новость о депортации стала распространяться, Эстония ведь действительно маленькая, то один, то другой из его спутников мельком видел родственников и успевал перемолвиться с ними парой слов; но ни сестры, ни какого-нибудь знакомого он не разглядел, только старое дощатое здание вокзала, которое помнил еще с тех времен, когда они оптировались в Эстонию.

Но куда их везли? Неужели в Сибирь, как полагал Септембер?

Скоро выяснилось, что пока поезд движется в сторону Пскова. Где-то перед Печорами в вагоне стало оживленнее, люди, стоявшие у окон, приметили юношу на белом коне, с сине-черно-белым флагом, некоторое время скачавшего рядом с поездом. Кто-то на радостях, что «дух народа не сломлен», даже вынул из чемодана тайно прихваченную бутылку вина, которую пустили по кругу. Муж Матильды отхлебнул большой глоток, но Эрвин приложил горлышко к губам только для вида, он уже понял, что поездка предстоит тяжелая и алкоголи здесь не место. И действительно, за коротким всплеском эйфории вскоре последовала перебранка, ибо чем дальше, тем больше всех мучили жажда и нехватка воздуха.

Так они ехали целую неделю, потные, вонючие, голодные и ошалевшие от жажды, когда с короткими, а когда с длинными остановками, от которых было больше вреда, чем пользы, поскольку выйти им все равно не разрешали, хорошо если совали жестяную кружку с водой или миску какой-то похлебки. Изнеможенный Эрвин, тем не менее, каждое утро обводил в календарике-закладке кружочком очередное число, чтобы не потерять счет времени, а потом снова впадал в забытье.

На рассвете восьмого дня умер муж Матильды. Перед этим фабрикант много часов сидел без движения рядом с Эрвином и жаловался на сильные боли в сердце, но все, что Эрвин мог для него сделать, – это щупать время от времени пульс и уговаривать «еще немножко продержаться» (врачей в вагоне тоже не было). Момент смерти Эрвин зафиксировать не смог, потому что в это время спал и проснулся, вздрогнув, только когда почувствовал, что тело рядом с ним похолодело. Это его мобилизовало, и на следующей остановке ему удалось объяснить конвойным, что в вагоне мертвец и нужно вынести тело. После этого его силы иссякли, и он впал в бредовое состояние.

Ему мерещилось, что он в густом лесу, откуда не может выбраться, вокруг рычат звери, и единственное, что удерживает его от полного отчаяния, это витающий перед ним хрупкий образ Эрны.

Наконец поезд остановился, двери открылись, и люди буквально вывалились из вагонов, естественно, опять под охрану красноармейцев, но уже других, –в них не было ни капельки той спокойной самоуверенности, которая характеризовала предыдущий конвой.

Эшелон за это время усох, от него не осталось и половины, и, когда Эрвин оглядел перрон, он не увидел ни одной женщины или ребенка, только мужчин. Среди них оказался и Томас-Тыну Септембер, с которым они во время построения оказались рядом, ина чьем изнуренном лице с лихорадочно горящими глазами играла какая-то жуткая ухмылка.

– Радуйся, Буридан!

– Чему?

– За нас отомстят.

– Каким образом?

– Война началась.

Вагон Тыну на предыдущей остановке оказался вблизи от столба, на котором висел громкоговоритель. По-русски Тыну не очень кумекал, но что Гитлер напал на Советский Союз, он-таки разобрал.

– Голос у этого подонка Молотова аж дрожал от страха.

Потом их разделили, и Эрвин никогда больше не видел своего товарища по команде.

Всю неделю после ареста Эрвина Лидия не выходила из дома. Словно лунатик, она ходила по комнате, сотни раз задавая себе единственный вопрос: «За что?» Среди депортированных было немало чиновников, неужели Эрвину ставили в вину, что он в течение полутора месяцев трудился в министерстве иностранных дел? Но ведь это случилось уже после отставки буржуазного правительства, при «своих», при социалистах. А может, НКВД не понравилось, что брат на процессе «вапсов» защищал дядю Адо? Так это же долг адвоката – защищать всех независимого от того, в чем их обвиняют. Ничего другого в голову не приходило, разве что кто-то оклеветал Эрвина, такое случалось, Густав даже знал историю о том, как донос написали в надежде завладеть чужой квартирой. В любом случае депортация Эрвина была ошибкой, трагической ошибкой, которую необходимо как можно скорее исправить. Но как?