Калле Каспер - Буриданы. Незнакомка

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что человек – несовершенное существо, и его мозг работает не надлежащим образом, так?

– Более-менее.

– Но ведь это еще не болезнь.

– А если на основе таких, сделанных ненадлежащим образом суждений принимают решения, влияющие на жизнь других людей, иногда даже всего человечества? Например, призывают к убийству? Это что, не безумие?

– Это возможно, да.

– Но где проходит граница?

Незнакомка промолчала.

– На этот вопрос ответить я не сумею, – сказала она наконец. – Обычно говорят, что многочисленные группы людей в определенных условиях могут на некоторое время словно потерять рассудок, но в какой-то момент наступает отрезвление.

– А по-моему, война – это не временное безумие, а наоборот, материализация в реальности непрекращающегося умственного безумия, – горячо возразил Эрвин. – Если бы люди мыслили здраво, они вели бы себя разумно, и тогда это был бы совсем другой мир.

– Вы действительно оптимист, – сказала Лукреция после некоторой паузы.

Они поплавали еще немного, а потом она помогла ему выбраться на берег.

Вечером в честь Эрвина был устроен торжественный ужин, муж Жанны – утром серьезный, немногословный, вдруг переменился, произносил длинные тосты и рассказывал анекдоты. Эрвин тоже оживился, ему вспомнились годы до болезни, когда именно он был душой общества, и он стал шутить. Некоторое время все бурно веселились, потом Жанна вытащила альбом со старыми фотографиями, на нескольких из них были запечатлены Арутюновы вместе с Буриданами, на одной Эрвин, еще совсем младенец, на руках у матери, вторая, очевидно, была снята как раз во время их поздней поездки в Ростов, тут Эрвин и Жанна сидели рядышком и держались за руки.

– Да у вас же была большая любовь! – сказал муж Жанны, вытянув шею, чтобы с другого конца стола увидеть снимок.

– Ох, Эрвин уже тогда был сердцеедом, – многозначительно вздохнула Жанна, и Эрвин заметил, что Лукреция покраснела.

На снимке были и братья Жанны – старший, который погиб в гражданской войне, и младший – отец Лукреции, а также старшая сестра, у которой Лукреция жила в Тбилиси.

– А вот Буриданы, – показала Жанна Лукреции.

Эрвину пришлось объяснять, что с кем произошло; потом они вернулись к первому фото и вспомнили Рудольфа, который на тот момент был еще жив.

– Я помню эту жуткую историю, мама как-то рассказала, – сказала Жанна.

Было уже поздно, когда они встали из-за стола. Эрвин отправился в свою комнату, где его ожидала приготовленная постель, лег и некоторое время читал. У Жанны оказалась небольшая, но хорошая библиотека, было особенно много книг по музыке, как Эрвин успел выяснить, она работала учительницей музыки, и Эрвин выбрал «Россини» Стендаля. Книга была интересная, Стендалю повезло, он оказался в Италии в те времена, когда там одна за другой состоялись премьеры шедевров Россини. Эрвин слушал только «Севильского цирюльника», да и мама, от которой они унаследовали любовь к опере, знала, в основном, лишь оперы Верди. Могло ли так случиться, что остальные оперы Россини были намного хуже? Но как такой умный человек как Стендаль мог ошибиться? Немного подумав, Эрвин решил, что, скорее, ошиблись те, кто эти оперы предал забвению; осталось надеяться, что однажды их вернут из небытия.

Потушив свет, он тем не менее еще долго не мог заснуть, так его взволновал вечер с Арутюновыми. Эрвин не впервые неожиданно встречал человека из прошлого, он вспомнил Татьяну, спасшую ему жизнь, и подумал – интересно, что с ней стало?

В доме давно все стихло, а он лежал и, под лай деревенских собак вспоминал то одно, то другое, покуда глаза не закрылись сами собой.

Какого черта я тут делаю, подумал Хрущев, поднимаясь по трапу. Можно подумать, я – утка, без воды жить не могу.

Он и в самом деле немного напоминал это пернатое, особенно в прошлом году в Вашингтоне, когда его хотели нарядить в смокинг, торжественный прием, надо выглядеть подобающе, но он их быстро послал подальше – еще чего, перед буржуями комедию ломать?! Костюм и галстук – вот максимум того, во что он соглашался облачиться, но больше всего ему нравилась самая обыкновенная косоворотка. Эх, вскочить бы на коня и махнуть в степь!

Но степи не было, как и свежего ветерка и запаха полыни, цветущих маков и стрекота насекомых – только кремлевские коридоры, кабинеты, телефонные звонки, красные ковры, за чьи загнувшиеся кромки можно было зацепиться и упасть, собрания, совещания, съезды, конференции, ордена и медали, с которыми нечего было делать, в пищу они не годились, борьба за власть, интриги, страх, страшный страх, сейчас, пожалуй, меньший, чем раньше, но все-таки, трупы, политические и обычные, частенько, кстати, в одном лице, и в качестве единственного утешения – возможность обжираться черной и красной икрой в любых количествах, сколько влезет.