Валентин Иванов - Русь изначальная

Маленькие стулья с лубяными сиденьями были заняты. Многие солдаты сидели на земле как придется. Северяне ложились на бок, подпираясь локтем. Южане умели скрещивать ноги. Степняки опускались на корточки и ловко садились на пятки.

– Пива! Меда! Вина!

В вине явственно ощущался привкус воды, мед был подозрительно жидок. Плохо перебродившее пиво отдавало мукой. Но ничего другого не было. Солдатское жалованье легко тратится в ожидании добычи. Проигравшиеся в кости пили за счет счастливчиков или в долг, под поручительство товарищей. За убитого заплатит уцелевший.

Скверные напитки, тощая закуска. Копченая рыба была тверда, как поручень щита. Вяленое мясо резали тончайшими ломтиками, чтобы сберечь зубы. Торгаши приберегали лучшие припасы к дням успеха.

Длинноногий исавр при виде славян звучно щелкнул языком. Изображая жесты стрелка, он издавал странные звуки:

– Чтцк! Ттть-су!

Это походило на стук тетивы о рукавичку и на свист стрелы.

Кажется, исавр хотел напомнить славянам о взятии Панорма – единственного города в Сицилии, оказавшего сопротивление. Заметив, как низки стены Панорма около порта, Велизарий приказал подтянуть лодки на корабельные мачты. Сверху стрелки подавили сопротивление готского гарнизона.

– А под Неаполем Велизарий ничего не умеет придумать!.. – горланили солдаты.

Смуглое лицо исавра в рамке курчавой бороды сияло улыбкой. На низеньком стуле, с высоко задранными коленями, он мог показаться исполинским кузнечиком в образе человека. Он приглашал:

– О-о! Друзья! Золотые шлемы! Меткий глаз! Вина! Вина!

Все эти слова, произносимые на наречии эллинов, были понятны славянам.

– Еще вина! – кричал исавр. – Всем вина! Зенон угощает!

Он поднялся. Необычно длинные по сравнению с туловищем ноги делали его странно высоким. Прислужник торгаша, крупный, тяжелый, ловко направил в оловянную чашу струю вина из меха. Зенон коснулся руки прислужника, толстой как бревно, и отдернул пальцы, будто ожегшись.

– Таран! Таран! Сильнейший воин! Пойдем же, пойдем! Ты один свалишь стену!

Прислужник сохранял бесстрастие, как глухонемой. Он не дурак, чтобы воевать. По договору с хозяином он владеет долей в доходах. Зенон обнял Индульфа. Щекоча жесткой бородой его щеку, исавр шептал:

– Я видел тебя на акведуке. Я знаю, чего ты хочешь. Слушай, пойдем вместе ночью. Я помогу тебе.

Индульф не понял. О чем болтает этот исавр? Славяне залезали на акведук от скуки.

Отпустив Индульфа, Зенон прижал палец к губам:

– Молчи, молчи. Пусть никто не знает, нас опередят.

Кто опередит? В чем?

Зенон пытался что-то обяснить, но его прервали внезапно поднявшийся шум и крики. Случилось нечто необычайное, лагерь пришел в движение. Зенон вцепился в руку Индульфа:

– Пойдем посмотрим. Я не хочу разлучаться с тобой.

Исавр увлек было нового товарища, но его самого сзади схватили чьи-то руки.

– Сначала заплати, потом уйдешь, господин!

Вырвавшись, Зенон ударил в грудь прислужника:

– Козел! Исавры берут, но не крадут!

Кривой нож зловещего вида будто бы сам прыгнул из ножен в руку Зенона. Индульф помешал удару. Исавр яростно повернулся к славянину. Индульф поразился цвету лица Зенона. Вся кровь отхлынула, оставив на коже грязноватый загар. Страшно не было. Индульф приготовился выбить нож и свалить с ног безумца. Но тот опомнился и бросил прислужнику серебряную монету:

– Возьми, вонючий!

Как бы стирая гнев, Зенон провел рукой по лицу. Он уже смеялся, будто ничего не случилось. Его глаза напомнили бобра, не черные бусинки на морде умного зверя, а цвет рыжей шкурки. Подбросив нож, Зенон поймал клинок ножнами с завидной ловкостью.

Послы Неаполя возвращались к себе после очередных переговоров с Велизарием, солдаты устроили им проводы по своему вкусу. Это была настоящая травля. Солдаты свистели, улюлюкали, изощрялись в ругательствах.

Никто не мешал проявлениям неприязни. Охрана из ипаспистов полководца оберегала тела, но не уши послов.

Если бы Неаполь согласился на сдачу, лагерь знал бы это. Опять неаполитанцы послали своих для праздной болтовни.

Неудача и раздражала и радовала. В инстинктах солдат боролись неостывшая надежда на грабеж и страх перед неприступными стенами.

Декурион [64]Стефан будто и не слышал оскорблений, которыми его осыпали. Безразличие Стефана не было позой опытного магистрата, привыкшего сохранять выраженье бесстрастного безразличия. Стефан нес неаполитанцам последнее предложение о сдаче.