Олег Моисеенко - Сосна у дороги

– Держись, не падай, они тебя расстреляют, я слышал, как они говорили между собой, ты им не понравился, я знаю немецкий, держись.

Говорил идущий позади, повернуться и посмотреть, кто он, не было сил, при вдохе болело в груди, лицо горело, будто его жгли огнем, с каждым шагом в бедре возникала невыносимая боль. От слов поддержки Федьке показалось, что стало легче идти. Ему действительно стало идти легче, его, взяв под руки, поддерживали двое идущих рядом красноармейцев. Ночью была вода, была какая-то еда, и к утру Федька смог двигаться самостоятельно. Окрестности, где колонна начала движение в тот день, ему показались знакомыми. Осмотревшись, понял, что дальнейший путь колонны будет проходить через их деревню, да вот уже и подъем, где с кручи катались на санях, а там одинокая сосна, у леса двор Остапа и родная хата. Федька сжал зубы от подступившей злобы, которая сменилась страхом, что его увидят таким среди пленных. Он опустил голову и старался смотреть под ноги, из глаз текли слезы, ему казалось, что он идет один, со связанными руками, и его будут судить односельчане. При приближении к калитке их двора отер рукавом гимнастерки слезы, взглянул туда и тут же отвел взгляд. Он увидел отца, на миг их взгляды пересеклись, и Федька понял, что отец узнал его. Слезы снова покатились из глаз, дальше был провал.

Пока колонна пленных двигалась по родной деревне Федьки, никто не вышел со двора, казалось, здесь нет живых людей. Но они были в каждом дворе, и за людьми, с трудом переставляющими ноги, изможденными жарой, голодом и безысходностью, наблюдала не одна пара глаз. Им еще было непонятно, что это за люди, почти все в военной форме, и какое же они совершили преступление, чтобы нести такое наказание. Некоторые, кто был постарше, такие как Федор, Иван Стецов да и Остап, задавались вопросом: «Неужели это пленные наши солдаты?» И подымался из живота к груди страх беды, рисовалась картина пекла, о котором часто говорила юродивая Ксения. Она проходила по деревне и, останавливаясь у чьего-либо двора, говорила: «Будете гореть в огне, попадете в пекло, отступились от Бога, такое вам наказание». Ей старались что-нибудь дать и отправить поскорее от двора подальше, а та шла, снова останавливалась и произносила те же слова. Вот напасть какая-то, ходит здесь и наговаривает разное, лучше бы молитву какую читала – такие и подобные мысли возникали у однобоковчан, провожавших Ксению взглядом.

В обед колонна пленных вступила в Гребени. Здесь можно было видеть их жителей, первой вышла к самой дороге старая сгорбленная бабка Авдотья, она остановилась, оперлась двумя руками на посох и внимательно стала смотреть на проходящих мимо солдат. Иногда она отрывала руку от посоха и осеняла крестом идущих, можно было слышать ее негромкие слова: «Матерь Божья, заступница наша, спаси и помилуй их, грешных, спаси и помилуй», – потом она снова хваталась за посох и выжидала. К ней приближался конвоир с собакой и что-то ей кричал, по-видимому, требовал, чтобы она отошла подальше от дороги. Овчарка стала рваться и лаять на бабку, пленные и жители со своих дворов со страхом ожидали жуткой картины. Авдотья не двинулась с места, только перекрестила приближающуюся собаку, и конвоир натянул поводок, требуя, чтобы овчарка шла рядом. Авдотья простояла, пока колона не скрылась за домами. Вышло несколько еще жителей, они пытались бросить в колонну хлеб, началась давка, прозвучали выстрелы и люди бросились к своим дворам.

За Гребенями, в стороне от дороги, пленные увидели поле, неглубоким котлованом вытянувшееся километра на полтора в сторону речки. Оно почти все было огорожено колючей проволокой, натянутой на столбы выше человеческого роста. Конвоиры направили колонну к воротам, сделанным из такой же проволоки. «Вот и дом наш», – услышал чей-то шутливый голос Федька. Он двигался из последних сил, а открыл глаза, когда уже не было видно солнца, и почувствовал запах хлеба и картошки.

– На, ешь, больше не будет, – ему в руку кто-то вложил кусок хлеба.

Есть было невыносимо больно, и он попробовал проглотить хлеб, не жуя, потом в руке у него оказалась картошина, ее есть было не так больно, и он старался жевать. Дали пить, и Федька снова заснул сном праведника. Ночью кричал, скрежетал зубами, куда-то рвался, потом затих. В темноте, низко наклонившись над головой Федьки и тряся за плечи, человек пытался его разбудить. Федька приподнялся и услышал шепот:

– Тихо, надо бежать, если сегодня не убежим, нам всем здесь крышка, давай за мной, – и человек пополз к изгороди. Федька сразу подчинился этому голосу и пополз, не чувствуя боли и усталости. Ползло еще несколько человек, проволока снизу была то ли разрезана, то ли разорвана, и они быстро оказались за колючими заграждениями. Старались ползти бесшумно, тот, за кем полз Федька, приостановился и прошептал: