Ирэн Фрэн - Клеопатра

Но здесь, на акрополе, хранится лишь то, что на Востоке считают хламом, рухлядью, — в основном копии или дубликаты. Подлинной Библиотекой, в полном смысле этого слова, по-прежнему осталось «материнское» здание — первое, то, которое расположено внизу, ближе к порту, к гавани.

Перед его колоннадами, воздвигнутыми на большом искусственном холме, строители пожелали воссоздать страну, откуда прибыли книги, — так возникла рукотворная Греция, замкнутая пределами небольшой долины. Склоны холма повторяли в миниатюре отроги Олимпа; кусты и подобие луга служили оживляющим фоном для скульптурных изображений бегущих нимф, пастухов-поэтов и коз, застывших на грудах камней между оливковыми деревцами и настоящими источниками.

Этот маленький парк был посвящен девяти грациозным, но суровым дочерям Мнемозины, богини памяти, — музам, без поддержки которых нечего и пытаться изменить мир. Оказавшись перед лицом этих девяти фей, александрийцы переставали смеяться: прежде чем войти в Библиотеку, полагалось принести клятву музам. Ведь здесь письменные тексты существовали не в виде каких-то бесформенных обрывков с пометками царских администраторов, а в форме βίβλος , «книги», называвшейся тем же словом, что и «папирус», волокнистое растение, которое, после того, как его высушат, спрессуют, отполируют костью или раковиной, становится таким превосходным материалом для нанесения на его поверхность и последующего сохранения выписываемых чернилами знаков.

В самом этом слове чудится нечто сакральное; между прочим, βίβλος (с прописной буквы) обозначает и Книгу книг, Священное Писание иудеев, перевод которого на греческий язык был осуществлен, как говорят, в подземельях Фаросского маяка; точной даты этого события никто уже не помнит, но, несомненно, оно произошло около века назад. Для того чтобы переложить священную книгу на универсальный язык, потребовались усилия семидесяти ученых, которых собрали по приказу Птолемея. Сам царь подсмеивался над Яхве. Но для Лагидов любое знание, любой способ понимания мира являются священными. Несколько позже, когда индийский император направил в Александрию своих посланцев, чтобы они рассказали владыке Египта о Будде, царь их принял и выслушал со вниманием, хотя речь в тот раз шла вовсе не о деньгах, а о просветлении духа.

Вот почему Библиотека напоминает храм. С того момента, как человек переступает через ее порог, входит под колоннады, названные Мусейоном в честь девяти муз, начинает прохаживаться под портиками помещений, где живут и работают астрономы, математики, врачи, географы, писатели (они все получают пищу, кров, пенсии и освобождение от налогов по милости царя), он ощущает как бы сотрясение воздуха. Некая сила замедляет его шаги и в то же время делает их более легкими, по телу пробегает необычная дрожь, подобная той, какую порой можно почувствовать на акрополе, утром, когда стоишь перед статуей бога-воителя и видишь, как первый солнечный луч коснулся золотых губ.

Можно ли в этой странной вибрации воздуха усмотреть, как полагают некоторые, указание на то, что знание само по себе целительно? Наверное — если вспомнить о том, что многие обитатели Дома книг являются жрецами Сараписа и что, как говорят, на лужайках этого парка, где по повелению царей разводят разных животных, змеи, тоже охваченные священной дрожью, теряют свой яд.

И все же никто не заблуждается в главном: вовсе не музам обязана Александрия удивительным кипением интеллектуальной жизни, которое продолжается вот уже три столетия, соперничая со славой порта. Оно тоже — дар моря.

Большую часть рукописей привезли сюда на кораблях. Не обошлось, конечно, без кораблекрушений; бессчетное число свитков ушло на дно, затерялось среди обломков кораблей, черепков амфор, сломанных раковин, трухи, осыпавшейся со старых якорей, — столько историй, которые не будут иметь истории, забытых, хотя цари Александрии так отчаянно, так лихорадочно боролись с забвением.

Плотину против небытия — вот что хотели они воздвигнуть из этих груд книг. Маяк более мощный, чем тот монументальный факел, что освещает ночной залив со стадвадцатиметровой высоты. Светоч мысли, непрерывно питающий сам себя. И им это удалось, они одержали блистательную победу: прошло три века, а ученые, поэты, мыслители, сменяя друг друга, все еще сидят над александрийскими манускриптами.

Они — да, но царевна! Она так молода, и уже эта увлеченность… Ее будто что-то подстегивает. Что же — само время или римская угроза, которая все явственнее маячит на рубежах страны? Или, может быть, энтузиазм первых царей Александрии, неожиданно возродившийся в этой маленькой женщине? Стоит посмотреть, как она учится, как она впитывает все, подобно губке, и ничего не забывает. А эта манера, которую она так быстро приобрела, этот легкий и терпеливый жест библиофила — правой рукой, будто играя, вращать валик, на который накручен папирусный рулон, а левой разворачивать свиток, одновременно расшифровывая нескончаемые колонки знаков (их приходится расшифровывать, потому что очень часто между словами нет ни пробелов, ни знаков препинания)!