Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

И поскольку Алена пыталась за его спиной проникнуть в дверь, он загородил вход мажордомским жезлом.

— Весельчак, миленький… А как тебя, кстати, зовут?

— Весельчак зовут, как еще.

— Нет, как тебя звали при крещении?

— Что ты, господь с тобой! Иваном я наречен.

— Ванечка, ну пропусти! Мне очень надо!

Но гайдук только крутил своею маленькой головкой.

В это время в Раю случился перерыв, гости спустились подышать свежим воздухом, обсуждали перипетии карточных баталий.

— У меня оставались тройка и валет! — объяснил высокий преображенец, из-под маски которого торчали черные усы. — А он все подваливает и подваливает.

Алена узнала его. Это был князь Кантемир, и его братец, томный и похожий на цыганку, был тут же. Они частенько привозили домой ее подвыпившего барина.

А вот и сам Евмолп Холявин. Снял носатую маску и курит модную коротенькую трубку. Похохатывает, сплевывает, цыкает зубом и вообще являет собой пример самой изысканной публики Санктпетербурга. Алена проворно спряталась за широкую спину гайдука, который спешил выколачивать и снова набивать трубки господам, получая за это грошики и полушки.

— А как наши слуги? — осведомился старший Кантемир.

— Не извольте беспокоиться, — заверил Весельчак. — Они внизу. Им пиво подано и соленые галеты.

Вышел банкомет Цыцурин, оправляя модное жабо. Рядом с князьями почел стоять неудобным, отошел в угол, где обнаружил Алену.

— Ого, девочка! — удивился он. — Что за глазки, что за щечки! Э, Весельчак, амуры [26] Амур, иначе Купидон — в древнеримской мифологии крылатый божок любви. тут крутишь? Не знаешь, что ли, запрета? А ну-ка, гони ее отсюда в три шеи!

Но тут на верхнем этаже раздался колокольчик, призывавший к игре, и Цыцурин спешно удалился.

— Что, дождалась? — спросил сумрачно Весельчак.

Алена испуганно притихла.

Выбежал музыкант Кика, вихляя ручками-ножками. Завидев Алену, затараторил по-итальянски. Взял ее за подбородок, прикосновение его показалось ей противным, будто это лапа паука.

Она оттолкнула его так, что с криком: «Ке квеста донна!» (то есть «Что за женщина!») — он врезался в Холявина, а тот отправил его в куст крапивы.

Лошади цугом подвезли казенную карету с гербами, и на крыльце все стихло — разговоры, смех, итальянская протестующая речь.

С запяток соскочили офицеры, откинули подножку, распахнули дверь. Вышел сухощавый старик в партикулярном сюртуке и венецианской полумаске. За ним два полковника при трехцветных перевязях и при шпагах.

— Батюшки! — вздохнул Весельчак. — Да это же князь Репнин, главнокомандующий гвардией! Разгон учинять игрокам!

— А почему он сам в маске? — спросила Алена.

— И точно, — удивился Весельчак. — И не в мундире!

Курившие на крыльце тоже узнали генерал-фельдмаршала, бросили трубки, подтянулись.

Репнин стремительно взошел на крыльцо, сказал, подавляя одышку.

— Преображенские мундиры и здесь играют в открытую. Будто нет законов покойного государя, нет воинских уставов, да и вообще нет ни чести, ни совести.

— А почему бы, ваше высокопревосходительство, — дерзко вставил Евмолп Холявин, — российскому офицеру в свободное от службы время и не поразвлечься? Разве от этого пострадает его воинская честь?

— Эх, — ответил князь Репнин, — молодой человек! Меня самого сюда беда моя привела… Я бы тебе рассказал, как, будучи разжалован государем, я три раза в штыковую рядовым ходил и заслужил прощение собственной кровью. Мы-то думали о пользе отечества, а от вас только и слышишь — развлечься да развлечься. Э, тебе этого не понять!

— Почему не понять? — продолжал дерзить Холявин, хотя Кантемиры вовсю щипали его за локти. — Разве мы виноваты, что по молодости в боях не бывали? Сегодня в картишки, а завтра, может быть, и в поход пойдем!

— Видел я ваши походы! — махнул рукой князь Репнин. — Как при кончине государя нашего Петра Алексеевича вы, преображенцы, Сенат окружили и заставили возвести на престол царицу, в обход законнейшего наследника, внука государева!

И поскольку адъютанты также щипали его за локти, он к ним обернулся.

— Я правду говорю! Я и при дворе говорю то же самое!

Он овладел собой и, отвернувшись от преображенцев, приказал вызвать хозяйку.

— Синьора в отъезде, — залепетал обомлевший Весельчак. — Не угодно ли домоправителя?

Спешно вышел Цыцурин. Все, кто был в вертограде, высунулись в окошки.

Генерал-фельдмаршал громко потребовал, чтобы ему тотчас представили его внука, который долг и честь свою забыл за карточным столом. Преображенцы заулыбались и стали подталкивать друг друга.