Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая

— Убыот, Гавриловна, убьют, — воскликнула Любка, — глядите!

— Ой ты, Пашенька!! Дай им, дай!

— Браты Литвиненко на него пошли! — Любка схватила Гавриловну за руку, сжала ее. — На него за Советы злые! Ох, господи!

В толпе кулачных бойцов потерялась шапка Павла, заметная по синему верху и серебряному галуну.

— Нет! Нет! Пошел, Павлушка. Шут с ней, с шапкой! — Любка азартно кричала, глаза ее блестели. — Давай, давай! — Темно-русая голова Павла далеко ушла в глубину вражеской стенки.

Но недолго продолжала торжествовать Любка. — Снова изменило счастье форштадту.

— Опять наших, опять, — заголосила Любка. — Да бей их, бей! — Она, сама пе замечая, рвала острыми зубами платочек, притопывая полусапожком.

— А еще мужики! А еще товарищи!

Положение становилось угрожающим. Станичники торжествующе ревели, в то время как форштадтцы дрались молча, сосредоточенно.

С моста круто свернула таганка. Подковы зазвенели ио льду.

— Мостовой! — закричали в толпе.

Мелькнула рыжая борода.

— Меркул!

— За кого они?

Мостовой подбежал к праздным фронтовикам, стоявшим посередине реки, что-то поорал, и вдруг многие из них ринулись вслед за Егором.

Форштадтцы воспрянули от неожиданной подмоги. Мостовой и фронтовики, врезавшись в правый фланг станичников, мигом высвободили Шкурку, который отбивался, заливаясь кровью. Группа Батурина сплечи-лась с Мостовым, и вскоре противник начал медленно, шаг за шагом, отходить.

Мостовой, покряхтывая, бил коротко, опрокидывая на кулак все туловище.

— Давай, нажмем! — заорал Мостовой.

— Нажали! — как эхо, отвечал Шкурка.

— Нажмем! — снова горланил Егор.

— Нажали! — повторял Шкурка.

Эта боевая перекличка, небывалое ожесточение сторон окончательно раскалили толпу. Вначале поддержи-вающе заорали бабы, потом откликнулись старики. Одни поднимали палки, грозились, другие торопились на лед, показать былую молодецкую удаль.

Батурин дрался молча. Когда до правого берега донеслась перекличка Шкурки и Мостового, Ляпин закричал:

— Арестанты!

— Конокрады! — поддержал его Мартын Велигура.

— Ворюги! — взвизгнул Литвиненко и глухо закашлялся.

Кулачки подходили к концу. По глинищу поднимались изуродованные бойцы. Их не приветствовали, поражение было очевидно. Брагин полоскался возле бадейки, унимая кровь из рассеченной щекц.

— Комиссар Мостовой угадал, — посапывая, сказал он, — думал, зубы вышибет.

Он брал снег, мял в руках и глотал маленькими, увлажненными кусочками.

— Советская власть не возражает? — спросил Ляпин.

— А что?

— Дело бы пришить Егору. Ишь какое смертоубийство развел. Ну, при царском режиме было простительно, зверями жили, а теперь…

Брагин только отмахнулся.

— На шкуре не удержались — на хвосте не удержишься.

От последних кулачек, прошедших па льду Салома-хи, Мише врезалось в память не само побоище, не бочка водки, залихватски распитая победителями, не синяки, перекосившие его лицо, а распростертый ниц знаменитый Шкурка.

Шкурка лежал у проруби. Казалось, здесь только что освежевали большое, полнокровное животное. Шкурка опустил одну руку в воду. Рука была как-то слишком бела, похожа на раскисшую кисть утопленника. Левой рукой, на которой во многих местах была содрана кожа, он мочил темя и затылок. Когда он опускал руку в прорубь, вода струйчато багровела. Лицо Шкурки пухло на глазах. Вокруг толпились друзья, пытались помочь, он отгонял их к улыбался. Улыбка его, похожая на конвульсию, была страшна. Нарядный алый бешмет валялся рядом. Кремовую атласную рубаху, треснувшую вдоль и поперек, казалось, щедро выкрасили суриком, небрежно тыча кистью. Вот Шкурка помочил затылок, потом окунул голову, покрутил, побулькал и встал. Вода стекала за спину, рубаха прилипла к телу, от нее шел пар. Шкурка пятерней откинул назад мокрые волосы. Подали бешмет. Шкурка бросил его на плечо.

— Жених, — с ухмылкой произнес он.

Ему поднесли ковшик трофейной водки. Он выпил, как воду, и выдохнул клубчатый пар.

— Кишмишевка, первач, — судорожно улыбнулся, — пятаки в кулаках держали, сволочи… Потому и кожа полопалась…

Он двинулся вперед. За ним потянулись друзья. Мальчишки, приветствуя победителя, присоединились к процессии. Шкурка поднимал руку и изредка пропускал сквозь зубы свое ироническое:

— Как жених…

Брагин этой же ночью появился в Армавире. Из кабинки междугородной переговорной он скоро соединился с Екатеринодаром. Связь действовала бесперебойно. Республика жила беспечно. Враги могли свободно общаться друг с другом. Из кабинки он вышел со смущенным, но довольным лицом. На улице шепнул поджидавшему его Литвиненко: