Владимир Мороз - Рваные души

«Вот что за человек, – подумал Владимир, – такое дело совершил, почитай сколько людей от смерти спас, а говорить про это стесняется, другой бы уже на весь фронт про это растрепал».

– Да не я это, ваше благородие, – лицо Макарыча выражало спокойную радость человека, умевшего искренне радоваться чужим успехам, – бездельник мой, Овечкин, из наших, из сибиряков. – В его голосе прозвучала гордость, что, мол, вот мы какие, сибиряки, все можем. – Я своих надысь отправил поближе к германским окопам понаблюдать, что там делается, чем германцы живут и где и что укрепляют после нашего последнего раза. Овечкин у меня как раз левее валуна в воронке и лежал, смотрел, как они новую точку для пулемета оборудуют. Но то ли задремал, то ли засмотрелся, но сигнал к отходу пропустил. Уже светать стало, а его все нет и нет. Я уж заволновался грешным делом, всякое же могло случиться, хотя вроде с той стороны пока тихо было, без выстрелов. Лежит он, значится, в воронке, думает, как бы домой воротиться, чтобы не заметили. Если до рассвета не успеет, то придется весь день мертвым прикидываться. Тут слышит, с нашей стороны ползет кто-то. Овечкин мертвым прикинулся и под трупом спрятался на всякий случай, мало ли кто там ползает, а сам одним глазом посматривает. Тут в воронку снайпер немецкий и заваливается. Он с охоты-то возвращался, вот и залез в эту воронку, чтобы световую ракету переждать. Тоже ведь боится, вдруг свои не разберутся и с испугу застрелят. Лежит он, значит, ждет, пока ракета погаснет, чтобы дальше ползти. Ну Овечкин, недолго думая, на него сзади и навалился, он-то у нас, слава богу, почти семь пудов весит. Навалился так, что немчик и шевельнуться не может. Одной рукой рот ему зажал, а второй ножом по горлу. Потом винтовку его забрал, – Макарыч небрежно кивнул в сторону снайперской винтовки, стоящей у другой стороны окопа, – и потихоньку домой пополз. Всего минут двадцать до вашего прихода и появился, бездельник. Я сперва хотел в ухо дать, чтобы не спал больше на задании, а как он винтовочку-то эту мне показал, так и расцеловал. Вот молодец! Отомстили, значит, за командира. – В глазах у Макарыча мелькнула тоска. Уж очень он был сильно привязан к Орлову. «Интересно, – подумал Владимир, – смогу ли я когда-нибудь добиться от Макарыча такого же уважения?» Он не ревновал Макарыча к покойному командиру батальона, не завидовал. Он и сам бесконечно обожал Орлова и считал его своим учителем. За довольно короткую жизнь у Владимира было много педагогов, а вот учителей можно было по пальцам пересчитать. Учителей, которые заложили в его голову такие знания, навыки и умения, какие не могли вбить и сотни педагогов.

– Ваше благородие, – продолжил Макарыч, – винтовочку-то возьмите на память, – он протянул Владимиру снайперскую винтовку с оптическим прицелом. На прикладе ножом были вырезаны рисочки. «Это по количеству убитых», – догадался Владимир. Рисок было довольно много, чувствовалось, что снайпер был матерый. И так по-глупому попал впросак.

– За винтовку, Макарыч, конечно, большое спасибо. Только Орлова она нам все равно не вернет. Оставь ее себе, в разведке она вам больше пригодится. А Овечкину буду просить у командира полка Георгия. И пусть ко мне зайдет вечером, как выспится. Если, конечно, меня сегодня не убьют.

Владимир произнес это таким будничным голосом, что Александра передернуло. Как так можно говорить, ведь это же не игрушка, которую можно зашвырнуть в угол, если она надоела, и вытащить, когда вновь захочется поиграть? Это же человеческая жизнь, которой нет цены, которая всего один раз дается нам Богом. И если она обрывается, то ее уже не вернешь, ее нельзя положить на полку и снять с нее. Человек просто пропадает, исчезает во Вселенной, навсегда становится прахом, и хорошо, если после него остались дети или хотя бы фотокарточка, либо человек оставил пусть небольшой, но все-таки след на припорошенной прахом земле. Может быть, кто-то еще и вспомнит пропавшую душу. А если ничего, то и нет памяти человеческой. Так и пропадет еще одна живая душа, словно легким ветерком пробежала по покрытому людьми полю жизни, и нет ее.

– Дурак, дай по твоей деревянной башке постучу, – с гневом сказал Александр, стараясь отогнать от себя мысли о предстоящей смерти, которая и так сытно наелась за эти мартовские дни.

– Да право вы, ваше благородие, такую ерунду говорите, креста на вас нет, – обратился Макарыч к Владимиру, широко перекрестился при этом и сплюнул через левое плечо, – да разве можно мысли в себе такие таить? Нельзя такое даже думать. Смерть-то она только и ищет того, кто ее зовет. Вы только ее позвали, а она тут как тут. И сидит рядом с вами, думает, как поскорее вам подсобить, оказать помощь вашим мыслям. Эх, ваше благородие, нельзя такое в голове держать, – покачал головой Макарыч.