Александр Черенов - Брежнев - «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

Да и «чревата» была должность: хоть «жить стало лучше, жить стало веселее», а дефицит товаров «имел место быть». Его ведь энтузиазмом не покроешь. Для этого требовались другие ресурсы. Их у Леонида Ильича не было – зато была обязанность ликвидировать дефицит. Обязанность всегда чревата ответственностью – а это, тем паче, в такой «нетворческой обстановке», не способствовало «расходованию порывов»…

– Не томить, говоришь?

Грушевой развернул улыбку, как меха гармони.

– Есть «не таить»! Кого ты видишь перед собой?

– ???

Брежнев не стал экономить на вопросительных знаках: благодетель явно собирался представиться в новом качестве. Судя по мажору на его лице, часть радости предназначалась хозяину кабинета. И – не только для того, чтобы разделить её в традиционном ключе: делёж предполагался «в натуре».

– А, если подумать?

Вопрос не тянул на намёк в недомыслии – и вместо ненужной позы Леонид Ильич лишь тактично усмехнулся.

– «Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи».

Грушевой рассмеялся. По-человечески, не номенклатурно.

– Умница, Леонид Ильич! Ты видишь перед собой второго секретаря Днепропетровского обкома КП (б) У!

– Свершилось?! – честно просиял Брежнев.

– Свершилось! И не только для меня.

– ???

Леонид Ильич уже не изумлялся: обмирал в надежде. И Грушевой не стал обманывать их обоих: ни протеже, ни его надежду.

– Я заступаю на пост сразу после, извиняюсь, Рождества Христова. Неделя – максимум, две – и ты займёшь кабинет секретаря обкома по пропаганде.

У Леонида Ильича заблестели глаза: «сбылись мечты идиота!», как сказал бы Остап Бендер.

– А вдруг…

– Никаких «вдруг»: вопрос решён с Хрущёвым! Никита Сергеевич испытывает доверие к тебе. Теперь испытывает… с моей подачи… А Пленум и бюро – это дело второе. Сам знаешь: там лишь «законодательно» оформляют уже принятые решения.

– А Задионченко?

– А что Задионченко?

Равнодушия в лице Грушевого оказалось много больше удивления.

– Семён Борисович – мужик с головой. И он не хуже ветхозаветного Екклесиаста понимает, что всему – своё время. А сейчас ему время помалкивать и делать, как велено. Ведь он «Первый» – лишь потому, что так решили «первые наверху». А они могут и «перерешать».

– А могут?

В голосе Леонида Ильича «блеснула» надежда. В этом вопросе он был «на стороне другой стороны». Нет, он не имел ничего против Задионченко: он всего лишь имел «за» Грушевого. Хотя с Задионченко приходилось считаться. Семён Борисович не был новичком в номенклатуре. И он хорошо усвоил одну непреложную истину: не высовывайся! Надо будет – тебя «высунут». Высунут – поблагодаришь и заверишь. Сиди, обслуживай место и благодетеля – и, глядишь, уцелеешь, а то и поднимешься. Потому что твоё место – то самое «свято», которое «пусто не бывает».

И пока Задионченко вёл себя безупречно – с позиций «законов и обычаев» номенклатуры. Ведь его самого высунули: до назначения «на обком» он сидел в Москве, «на Совнаркоме РСФСР». И кем: Председателем Совнаркома! Своё выдвижение он расценил как «задвижение», но обижаться счёл делом неразумным. Понимал Семён Борисович, что угодил «из огня – да в полымя»: на «горячее» и даже «горящее» место, которое до него занимал враг народа Хатаевич.

А тут ещё пришлось учиться партийной работе, которой он не знал. И это незнание не могли компенсировать даже неуёмный характер и живой, некабинетный стиль работы. Человек оказался не только на «горячем», но и не на своём месте, хотя делал всё для того, чтобы оправдать доверие товарищей Сталина и Хрущёва. Поэтому он честно нёс груз партийного клерка, и не пытаясь играть в политика. Не высовывался, то есть. Нет, он, конечно же, «клеймил», «заверял» и «осуждал» – но твёрдо при этом знал, где, когда, как и в какой форме можно и нужно это делать. Только так можно было рассчитывать на то, что твой «персональный вопрос» не будет стоять нигде: ни у «стены позора», ни у другой – кирпичной. Вместе с тобой.

Леонид Ильич сработался с Задионченко. Сработался по причине отсутствия точек соприкосновения, не говоря уже о точках пересечения. Он как бы не существовал для Первого секретаря обкома: один не поднимался, а другой не снисходил. Высшей инстанцией для Леонида Ильича был отраслевой секретарь обкома. Дальше – «красный свет». Обидно – но это закон номенклатуры. И ещё: Леонид Ильич не был человеком Задионченко. Ни «ещё», ни «уже». Поэтому у него не было ни шансов, ни перспектив. И поэтому он рассчитывал на Грушевого. Грушевой – энергичный, амбициозный, перспективный. «Пробивной» мужик. И ему, конечно же, должны были понадобиться свои люди на всех «этажах». А Брежнев давно уже был своим для Грушевого. Как и Грушевой – для Брежнева.