Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

– Заходите, коли о нём помнили...

В комнате было, как прежде, чистенько. У выбеленной стены стоял знакомый топчан, застеленный с той праздничностью, которая говорила, что на нём не спят. На подушке, пышной, в кипенно-белой наволочке, лежало маленькое вышитое полотенце.

Гость присел к столу, за которым в свой последний приход пил с хозяином чай. Сейчас самовар отсутствовал, стояла лишь хлебница с четвертинкой буханки. Вакера донимала загадка: старушка узнала его? Он чувствовал, что да - однако она ничем этого не показывала. «Та ещё штучка! - он ненавязчиво наблюдал за нею. - Интересно - старик ей рассказал, что передо мной открылся?»

Она достала из кухонного шкафа графинчик, рюмку, отрезала ломтик хлеба, поставила солонку.

– Помяните мужа моего, добрый был человек... - и отвернулась, скрывая слёзы.

– Простите, что пришёл, вас расстроил, - проговорил Вакер, выражая голосом и видом огорчение и сострадание.

Она вытерла глаза платком.

– И себе налейте, что же так-то... - сказал он со скорбной теплотой и посолил кусочек хлеба.

Хозяйка выпила свою рюмку стоя.

– Болел Терентий Пахомович? - вежливо поинтересовался гость.

– В его года-то какое уж здоровье? Но чтобы очень болеть - нет. На Троицу Бог послал такое жаркое воскресенье - истинное пекло, как в печи! А в понедельник, в Духов-то день, заветрило... Он вот тут за столом сидел, собрались мы гороховую кашу есть. А стекло в окне так и звенит от ветра. Тут ложка об пол звяк. Уронил он ложку-то. «Ох, - говорит, - не дойти мне до топчанчика...» Голова на грудь опустилась - и замычал, замычал... - хозяйка, плача, закрыла лицо платком. - Тут через два дома фельдшер живёт, старичок. Я к нему. Пришёл он - поглядел его, потрогал... говорит: «Мне бы такую смерть. Он и не почувствовал».

Мокеевна перекрестилась, слёзы текли по лицу.

– Я говорю: он, бедный, стонал-мычал... А фельдшер: да нет, его уже не было. Это не стон, это воздух выходил...

Юрий степенно-горестно кивнул головой:

– Человек прожил долгую жизнь... и умер - не мучился.

Затем он спросил:

– Видимо, до последнего ходил на кладбище... э-ээ... дежурить?

– Всё время ходил! - сказала с тихой гордостью Мокеевна. - В последний раз - на Троицу, на самом накануне, ходил. - Словно отвлекшись, она повела взглядом по полу и проговорила: - А туда к ним, в столовую - вы, чай, знаете, где это, - последние года не ходил.

У Вакера вырвалось:

– Потому что начальника сменили?

Она взглянула на него:

– Ещё раньше не стал.

«После того, как всё мне рассказал!» - откликнулся мысленно Юрий. Он окончательно уверился: хозяйка отлично его помнит. И знает о беседе старика с ним.

Теперь следовало встать и распрощаться, однако страстишка неугомонной любознательности подбила его заглянуть дальше, чем позволяла осторожность.

– Две рюмки и тогда стояли... - сказал он с задумчивой грустью, - когда я к вам... к вашему мужу пришёл...

– Не велел себе ставить, - с простотой отозвалась старушка.

– Так вы не забыли меня? - уже в открытую спросил Вакер.

Она произнесла тоном заученного извинения:

– Вы уж не обижайтесь, коли с кем путаю...

«Под стать деду бабушка! И на пальце петельку не затянешь!» - оценил Юрий.

Поблагодарив за «уделённое время», он произнёс слова утешения и по дороге в гостиницу перебрал в уме весь разговор... Итак, старые наверняка не один раз толковали о московском писателе - знакомом начальника НКВД. Любопытно: муж сказал ей, что решил открыться?.. После того как встреча состоялась - сказал, это вне сомнений. «Она меня в дом впустила, предложила помянуть мужа из признательности, что я его не выдал», - заключил Вакер. Он отметил, что она не могла и не поделиться с ним гордостью за покойного: на кладбище к убиенным ходил до последнего - а в столовую («вы, чай, знаете, где это») не ходил!

Юрий изумлялся: «Незаметнее незаметного люди - а, однако же, с вызовом... И к КОМУ, к ЧЕМУ - с вызовом?!» Вспомнилось, как Пахомыч, подразумевая своё, рассуждал об идущей на нерест рыбе, когда она прыгает в воздух, где ей дышать нельзя. Нарисовал картину и безукоризненно-ладненько связал нерест с непокорством. «Дышать, не дышать, а бьются... Было и будет».

К этим мыслям, к этим сопоставлениям Юрию суждено было вернуться - и не где-нибудь, а всё в том же Оренбургском крае, - когда запад обозначался словом «Война». Но поначалу Вакер побывал на ней.

В конце июня сорок первого газета направила его военным корреспондентом в Псков. По правому берегу реки Великой спешно создавалась полоса обороны. Отступавшие советские части должны были удержаться здесь. Ночью, когда они отходили к линии укреплений, поступил новый приказ: начать наступление и немедленно... Всё захлебнулось сумятицей. Одни подразделения продолжали отход, другие затоптались на месте, третьи пытались перегруппироваться, чтобы атаковать противника... Он не упустил подаренного момента - ударил и вышел к реке Великой, где остановить его оказалось некому. Форсировав реку, части 1-й танковой дивизии вермахта вступили в город Остров.