Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Бородатое лицо Лукахина не казалось выразительнее обычного, голос звучал мрачно, но таким он бывал почти всегда. Пахомыч с видом усердного дворника, который отправляется по делу, поспешил к подводе, влез на облучок вслед за кучером; тот дёрнул вожжами, лошадь пошла.

– Дудоладова... этой ночью убили, - Никодим добавил: - Н-но! н-но! - понукая без причины лошадь.

Помолчав, хорунжий заметил:

– Сытая кобыла. Что значит - когда возчик фураж возит!

Лукахин с коротким мычанием выдохнул воздух:

– И сильны вы характером!

Поправив на голове выгоревший дозелена картуз, стал рассказывать:

– Я у него был вечером... от него только-только вышла полюбовница, ну, которая в штабе на машинке печатает. Он мне передал про её разговор. Она ему: белым город теперь не взять, пустое ваше дело, нам с тобой надо с деньгами скрыться... А он ей отвечает и этот ответ мне изобразил. Свобода, говорит, - алтарь, а это - и показывает себе на грудь - моя жизнь! И я, мол, глазом не моргну перед жертвой.

Хорунжий, чувствуя, что от него ждут отклика, сказал:

– С первого взгляда на такого я бы не поверил. А с такими, между прочим, как раз и бывает.

Никодим тряхнул вожжами:

– Н-н-но! - Душевное движение выплеснулось возгласом: - А какой был хват!

Затем рассказ продолжился:

– Ну, он мне толкует, что она, мол, на него глядела во все глаза, а под конец кинулась на грудь... Ладно. Стали мы с ним о деле. Он сказал - наши днями опять начнут наступать, и мы сделаем налёт. Вышел я от него и не успел далеко отойти - стрельба. Побежал я в обратку... Черти эти рыщут перед домом, а внутри перепалка - как из решета сыплется... Вынесли его, покойника, и кинули наземь, пока подъедет колымага.

Хорунжий в мысли о слежке извострил зоркость.

– У него были списки?

– Всё в голове держал! - уважительно произнёс Лукахин. - И баба не вызнала у него о других. - Он заметил внимание спутника к улице: - Глядеть и я гляжу... нет, не следят! Да они бы сразу и взяли.

«Много ли минуло?» - угрюмо сказал про себя хорунжий, представляя, как в ЧК исследуют всё добытое при обыске.

Никодим с ненавистью и отвращением сплюнул в сторону:

– Выдала сатана блудливая! Вертихвостки - надо им - и схимника улестят.

«Ну тут-то сатане особо изощряться не пришлось», - подумал хорунжий, отдав вместе с тем дань мужеству убитого.

Подъехали к складу. Пахомыч подождал у ворот, когда Никодим вернётся с порожней телегой. Тот вёз его назад к дому, и хорунжий, пощупывая взглядом фигуры прохожих, мыслью упирался в одно: ничто уж теперь ему так не поможет, как молитва.

– Вы бы что сказали, если бы вас просить на место Дудоладова? - обронил Лукахин.

«Боже, пронеси мимо чашу сию...» - подумалось Пахомычу. Он заговорил устало, но настойчиво:

– Людей ваших я не знаю. Что можно теперь путного сделать - не знаю тоже! Но если и впрямь без меня некому - приму.

Лукахин повернул к нему лицо - Пахомыч увидел обмяклые в красноте бороздки у глаз, горящих каким-то строгим, твёрдым умилением.

– Неотступный вы человек! - сказал Никодим вдохновенно. - Я зачем спросил... чтобы уж ни в какую не сомневаться!

Пустая подвода глухо погромыхивала по мостовой, мокрый круп лошади серо лоснился.

– Я некоторых знаю и спрошу, - говорил Лукахин, держа вожжи, - если будут согласны действовать, я за вами приду. А если нет... - он, казалось, забылся, а потом произнёс: - Не стоит село без праведника!

– А если порушилось, то и правду поднять некому, - в тон ему вставил Пахомыч.

– Ой ли? - будто кому-то третьему насмешливо бросил Лукахин. - Что упало, то поднимется... - произнёс с выражением таинственного намёка. - Человек, который много раз с жизнью простился и в любой миг её за дело положит, должен жить. Черти будут тешиться, что все обиженные, какие не на небе, сидят в покорстве, а он будет всё знать и оставаться недоступным...

Хорунжему представился то ли Никодим, то ли он сам в образе неистового в терпении ветхопещерника: на сухой с натянувшимися жилами шее - цепочка с большим тяжёлым крестом, свалянные волосы спускаются до середины груди.

«Благословением Твоим пройду невредимо перед львом, сниму с плеча скорпиона, перешагну через змия...»

– Отсюда вы уже сами до дома дойдёте, - сказал Лукахин голосом трезвой деловитости. - А мне теперь особенно надо поспевать в срок - чтобы было доверие.

Они расстались. Для Пахомыча потянулись часы, когда он ждал прихода чекистов то с холодной решимостью, то в нестерпимо-горячечном нетерпении, то с душевной судорогой восторга. От раза до раза хватка приступа приотпускала, тогда он слушал в себе: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите: ибо такова о вас воля Божия». Не щадила бессонница; он открывал фортку и вдыхал ночной воздух с такой жадностью, как если бы все дни сидел взаперти.