Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Я присутствовал при этом объяснении и понял, что, хотя господин де Бюльон и пытался представить дело так, будто радеет лишь об экономии, но на самом деле попросту рассчитывал прикарманить сотню тысяч франков. Покуда эту сотню готовили и заворачивали, Его Преосвященство снова откомандировал меня к тому же господину, чтобы сообщить, что он будет вполне удовлетворен, а все случившееся — лишь ошибка господина де Бюльона; мне как свидетелю было велено это подтвердить.

Я нашел его укладывающим вещи перед отъездом, и мне показалось, что мой приход удивил его. Он вышел мне навстречу и спросил, не хочу ли я сказать ему что-нибудь. Я объяснил мое поручение, и, он, еще хмурый, но, видимо, уже почти не сердясь, буркнул:

— С людьми нужно поступать по чести. — И добавил еще с досадой: — Не понимаю, почему, дав мне обещание, о нем позабыли, хотя и двух дней не прошло.

Затем я опять отправился к господину де Бюльону, забрал шестьсот тысяч франков и, принеся этому человеку в собственные руки, возвратился к Его Преосвященству, ожидавшему меня с нетерпением и тревогой.

Хотя дела подобного рода не были пределом моих чаяний — ведь мне больше нравилось военное ремесло, — но меня утешало отеческое расположение моего господина. Он еще раз спросил, виделся ли я с господином де Марийяком, чей брат не только стал маршалом Франции {44} , но и женился на родственнице Королевы-матери, попав у последней в большую честь {45} . Я ответил, что нет, поскольку Его Преосвященство мне запретил, и снова повторил: для меня не существует родственников, коль скоро речь идет о службе ему, и я очень сожалею, что мне пока не представилось возможности это доказать. Он ответил, что такая возможность не замедлит появиться, и по его тону мне показалось, что он доволен. История, случившаяся месяц спустя или около того, убедила меня, что моя преданность ему хорошо известна, — если только он не имел иных причин поступить так, как поступил. Но, чтобы понять его побуждения, нелишним представляется рассказать о тех событиях, что произошли чуть раньше.

Король был на редкость добрым государем — таким, каким сегодня может быть император. Он вступил на трон совсем юным {46} и вынужден был передать правление Королеве-матери, женщине очень больших притязаний, но мало любимой французами — не только из-за того, что она итальянка (итальянцев, надо сказать, наш народ никогда не любил), но еще и из-за заведенного ею фаворита, соотечественника, чьи заслуги были столь же незначительны, как и его происхождение {47} . Поскольку государства держатся прежде всего на страхе, этот человек нашел средство заставить себя бояться даже принцев крови, а его жена {48} , еще несносней его самого, смогла полностью подчинить себе Королеву и приобрела такое влияние, что все были у ее ног, если можно так сказать. Для защиты своих любимцев от множества врагов Королева-мать приблизила к себе нескольких людей, в том числе братьев Марийяк; один из них принадлежал к дворянству мантии, а другой — к дворянству шпаги {49} , оба люди благородные и достойные той будущности, какую им прочили. Тем не менее, невзирая на принятые меры, количество недовольных было столь велико, что она не смогла уберечь своего фаворита. Де Люин, наделенный не меньшими амбициями, нашептал Королю, что мать унижает его в глазах народов, отдав страну в руки иностранца. Возможно, он взвалил на нее и вину за смерть Короля, его отца. Как бы то ни было, сумев убедить Короля, доверием которого он пользовался, обеспечивая ему некоторые удовольствия, соответствующие его наклонностям, де Люин получил приказ найти кого-нибудь, кто убил бы временщика, и это сделал капитан телохранителей Витри {50} .

После этого де Люин попытался завладеть властью в ущерб Королеве-матери, но его плечи не вынесли такого бремени, а поскольку партия ее приверженцев, состоявшая из завистников нового первого министра, с каждым днем усиливалась, он был вынужден сдаться. Всех, кто был связан с Королевой, а потому опасался попасть в ту же немилость, что и ее фаворит, вновь призвали ко двору, а поскольку Марийяки были из самых преданных, то они и получили наибольшие преимущества; тот из братьев, кто принадлежал к дворянству мантии, даже претендовал на пост первого министра и высказывал такую осведомленность, что казался вполне этого достоин. В это время Королева-мать призвала к себе на службу и епископа Люсонского, позже ставшего известным под именем кардинала Ришельё, превосходный ум которого был совсем иным, чем у Марийяка, и он вдруг заблистал так, что влияние Марийяка тут же померкло.