Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Стоит отметить, что только две последние войны не попали на страницы романа Куртиля, ввиду того, что написан он был до их начала. События же Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.) — первого военного конфликта в Европе, затронувшего в той или иной степени почти все европейские страны (в том числе и Россию), — а также Фронды, Деволюционной и Голландской войн изображены детально и точно, с явным знанием истории и военного дела.

Вторая половина 17-го столетия ознаменовалась не только масштабными международными конфликтами, но и бурным развитием наук. Изобретение счетной машины и барометра, телескопа и парового котла, экспедиции Гудзона (1607 г.), Абеля Тасмана (1643 и 1644 гг.), дальние путешествия и отчеты о них расширили представление об окружающем мире: то, что прежде представлялось стабильным и неизменным, оказалось подвижным и переменчивым. Человек конца XVII века, лишившийся прежней стабильности и определенности, переживает глубочайший кризис: слишком многое вокруг него поменялось, он больше не может определить своего места в окружающем мире, теряет ясное представление о самом себе и о других. Его состояние как нельзя более точно определяет один из блистательнейших ученых и философов эпохи Блез Паскаль (1624–1663), задавшийся не случайным вопросом: что же такое человек во Вселенной? — и сравнивший человека с мыслящим тростником. Нечто подобное произойдет во Франции и веком позже, когда Стендаль, пытаясь определить перемены, происходящие в культуре, заметит: «На памяти историка никогда еще ни один народ не испытывал более быстрой и полной перемены в своих нравах и своих развлечениях, чем перемена, происшедшая с 1780 до 1823 года. А нам хотят давать ту же литературу!» (Стендаль 1959/7: 30).

Изменения микро- и макрокосма приводят к изменениям в культуре и литературе, что выразится в «споре древних и новых» — важнейшем эстетическом диспуте во Французской Академии рубежа XVII–XVIII веков между ортодоксальными представителями классицизма во главе с Никола Буало и писателями, стремившимися в рамках классицистической доктрины к обновлению литературной теории и практики, во главе с Шарлем Перро [2].

Хотя классицизм с его жесткой и четкой системой, не терпящей никаких отступлений (знаменитое «Мнение Французской Академии по поводу трагикомедии „Сид“» в 1638 году сурово осудило шедевр Корнеля за несоответствие норме), еще долго не будет сдавать своих позиций, возрождаясь, как Феникс, в виде неоклассицизма, веймарского классицизма или классицизма XVIII века, но его авторитет уже не является непререкаемым, что дает возможность для все более смелого развития новых тенденций, прежде всего в неканонических жанрах.

Роман, жанр маргинальный и презираемый, а потому свободный и открытый, окажется наиболее чутким к изменениям социокультурной, политической, исторической ситуации, что будет доказано и следующим столетием, которое во Франции по праву назовут его «золотым веком». Барочный роман XVII века, хотя им полсотни лет спустя и будет зачитываться еще совсем юный Руссо, перестает удовлетворять потребности читателя. Низовое барокко, представленное бытописательным романом, оказалось слишком обыденным и приземленным, чересчур погруженным в изображение изнанки жизни, судьбы простого человека. «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» (1623–1633) Шарля Сореля (1602–1674), дающее широкое полотно французской жизни, на фоне которой действует ловкий, умный, смелый авантюрист; «Комический роман» (1651–1657) Поля Скаррона (1610–1660), описывающий странствия по стране труппы комедиантов и весьма правдиво изображающий провинциальную действительность с ее мелочностью, невежеством и скукой, грязные дороги и постоялые дворы, или «Мещанский роман» (1666) Антуана Фюретьера (1620–1688), реалистично рисующий обыденный мир заурядных людей, — даже эти лучшие образцы жанра не могли надолго удержать внимание читателя, жадно следившего за происходящим в стране и за ее пределами, интересовавшегося историей, политикой и наукой.

Антипод бытописательного романа — роман прециозный [3]или галантно-героический — изображал, напротив, мир возвышенных страстей и безупречных героев. Он отличался большими размерами (так, «Артамен, или Великий Кир» Мадлен де Скюдери насчитывал 13 095 страниц), неестественной возвышенностью чувств и перегруженностью фабулы, в основу которой были положены похищения, переодевания, узнавания. Центральные персонажи строились по одному образцу: герой прекрасен, отважен, но в то же время галантен и чувствителен. Прекрасная и несчастная героиня страдает в разлуке с любимым, однако в конце романа они непременно сочетаются браком. Романы были довольно монотонны и малооригинальны, хотя лучшие из них, «Клеопатра» (1647–1658) Готье ла Кальпренеда (1609–1663), «Полександр» Марена Ле Руа де Гомбервиля (1600–1674), отличавшиеся обилием географических сведений, почерпнутых из реляций путешественников, буквально зачаровывали современников экзотическими топонимами; в «Артамене, или Великом Кире» (1649–1653) Мадлен де Скюдери (1607–1701) под экзотическими масками изображались все известные лица и события этих лет (принц Конде, г-жа де Лонгвиль, кардинал де Рец, битва при Рокруа и т. п.). Эти произведения еще и в следующем веке будут привлекать читателя необычайностью приключений, исключительностью характеров и чувств. Жан де Лафонтен в балладе «О чтении романов и книг о любви» (1665) признавался, что перечитывал «Полександра» «двадцать и двадцать раз». Но уже в середине XVII века аббат де Пюр отмечает, что героический роман начинает надоедать длиннотами, монотонностью и неправдоподобием. Наиболее последовательную атаку на галантный роман предпринял Буало в сатирическом диалоге «Герои романа», где Плутон, Меркурий и Минос, видя романических героев с громкими историческими именами, никак не могут узнать в них своих старых знакомцев: имена те же, что у античных героев, но речи непонятны, а поступки вызывают изумление и смех. В конце XVII — начале XVIII века само слово «роман» стало во Франции синонимом неправдоподобного, и авторы всячески избегали его в названиях своих произведений, предпочитая «историю», «жизнь», «хронику» или «мемуары». Именно так названо и большинство произведений Куртиля, который талантливо соединил опыт обоих типов барочного романа: бытописательного с его приземленностью и реализмом в изображении повседневности и галантного с его мнимым историческим правдоподобием, ведь речь там шла об истории давней и далекой, а действие происходило в самых экзотических странах (на что, безусловно, оказали влияние заморские плавания). В прециозном романе историзм обычно сочетался с принципом ключа (так называемые romans à clef), то есть с замаскированным изображением реальных лиц и событий современности, — Куртиль же называет героев их реальными именами, что, впрочем, с его стороны весьма неосмотрительно: почти все произведения писателя были запрещены.