Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

Но даже тогда я считал, что правильную установку выполняли неправильно. И не только на местах, но и в Центре, в планирующих инстанциях. Можно же было и спланировать, и выполнять ограбление села «мякше, тоньше и деликатнее», как сказал наш замечательный сатирик Аркадий Райкин. Не обязательно было «ломать дрова».

Самое неприятное – это то, что никто из руководителей Закавказья не сигнализировал наверх. Я не имею в виду сигналы об отдельных перегибах на местах: это было. Я говорю о сигналах на тему корректировки политики в отношении горцев-крестьян. Вот их, как раз, и не было.

И не потому, что в крайкоме сидели чинодралы и подлецы. Нет, это были порядочные люди и настоящие большевики. Именно в силу второй причины они и не сигнализировали. А в силу первой, если и сомневались в правильности установки, то ничем не выдавали себя. А, вернее всего, что и не сомневались. Потому что настоящие большевики – это убеждённые большевики. Убеждённые начальством, жизнью, старшими товарищами, и потому убедившиеся сами. Или убедившие сами себя.

Поэтому линию на ускоренную массовую коллективизацию гнули, не отклоняясь от неё ни на миллиметр. А, поскольку сила действия равна силе противодействия, то противодействие этой силе не замедлило воспоследовать. Антиколхозное движение у нас мало, чем отличалось от «собрата» в Центральной России или на Украине. Тот же стандартный набор: отказ вступать в колхоз, намеренная ликвидация хозяйства, забой скота, поджоги, порча семян, отрава колодцев, физическая «работа» с активистами. В отдельных случаях – очаговые выступления мелкими отрядами. Но в Аджарии было по-другому: там местная «оппозиция» колхозам устроила не показательные выступления, а настоящий мятеж. Да, где ещё его и устраивать: сколько, там, той Аджарии?! Двадцать километров прибрежной полосы!

Но шуму было много, и не только из глоток. Признаюсь: мы с Красной Армией тоже «пошумели». Во всяком случае, последнее слово осталось за нами. Почем я так говорю? Ну, хотя бы потому, что об этом говорю сегодня я, а не мятежники. А ещё потому, что об этом было сказано в приказе Председателя ОГПУ СССР товарища Менжинского. Приказ был именной, и говорилось в нём о заслугах товарища Берии. Потому я и запомнил его почти дословно, этот приказ ОГПУ от 30 марта 1931 года.

В нём живописно, совсем не в традициях отдела кадров, говорилось о том, что ГПУ Грузии разгромила 80-тысячную партию меньшевиков, а также партии национал-демократов и социал-федералистов. О том, что на высоте местные товарищи оказались и в августе 1924 года, когда разгромили меньшевиков Жордании, и в 1929 году, когда вспыхнул мятеж в Аджарии, и в 1930году, во время массового антиколхозного движение в Закавказье. Дальше Коллегия ОГПУ отмечала, что вся эта работа была проделана национальными кадрами, выращенными и закалёнными под бессменным руководством товарища Берии. О самом товарище Берии было сказано, что он сумел с исключительным чутьём отчётливо ориентироваться в сложившейся обстановке, правильно решать задачи, личным примером заражать сотрудников, передавать им организационный опыт, воспитывать в духе преданности ВКП (б) и её ЦК.

Вынужден признать: так и было. Почему «вынужден», будто я сознаюсь в чём-то недостойном? Да, вроде бы, надо возгордиться такой высокой оценкой «бессменного руководства товарища Берии», но кошки скребут на сердце. Пробую согнать их – не получается. Увы, но и я приложил руку к гонениям, пусть и не лично, а в форме приложения пера к бумаге. Правда, товарищам о своём непартийном самочувствии я тогда не сказал: не поняли бы. А если бы и поняли, то исключительно неправильно.

С соответствующими выводами персонально в мой адрес. А так они сделали другие выводы в отношении меня – совершенно противоположного характера. Ещё когда сочинялся этот панегирик от 30 марта, я уже был произведён в Председатели Закавказского ГПУ и в полпреды ГПУ РСФСР в ЗСФСР.

Как и в случае с Кванталиани, до этого «производства» я четыре года отработал зампредом Закавказского ГПУ. Хотя правильнее будет сказать, что я отработал и за заместителя Председателя, и за самого Председателя. Председателем и полпредом ОГПУ у нас тогда был Реденс, Станислав Францевич – «близкий» родственник вождя, формата «седьмая вода на киселе». Что-то, там, по линии жены. Как это у русских называется: свояк. Но это обстоятельство позволяло ему требовать свою работу… с меня. И пришлось мне «волочь хомут», пока дражайший начальник предавался любимому занятию: делил компанию с «Ивашкой Хмельницким».