Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

А Хозяину нужны были люди масштабные и масштабно же мыслящие. (Это я, хоть и о себе, но словами других людей! Так, что, не бейте сразу!). Да и с Украиной он был связан больше, чем с Грузией, а это тоже надо учитывать. Поэтому мной или кем-либо другим, рано или поздно, но Картвелишвили заменили бы. Потому что – объективная необходимость. Потому что человек перерос одну должность, но так и не дорос до другой. К сожалению, бывает и такое. Жалко человека – страдает ведь, но лучше пусть страдает один человек, чем всё дело!

Теперь – по датам и обстоятельствам. Должен огорчить сочинителей байки: мы с Хозяином впервые лично встретились не в тридцатом, а в конце тридцать первого. Случилось это вскоре после моего письма Нестору Лакобе, в котором я написал: «Очень хотелось бы увидеться с т. Коба. При случае напомни ему об этом».

Зачем я «домогался» этой встречи? Скажу сразу: не для того, чтобы «подкопать» Картвелишвили. Этому человеку суждено было уйти и без моей помощи: он «подкапывал» сам под себя, и не интригами, а результатами деятельности. Вернее, их отсутствием. А я всего лишь хотел ознакомить вождя с действительным положением дел в Закавказье. К сожалению, руководство Заккрайкома нередко выдавало желаемое за действительное, и, руководствуясь этой информацией (по сути, дезинформацией), в Центре принимали ошибочные решения. Не хочу себя выпячивать, как говорил киношный герой Бывалов, но и Ленин, и Дзержинский, и Менжинский принимали меня через голову прямого начальства лишь потому, что хотели услышать правду. И не для того, чтобы её послушать. Тем более, не для того, чтобы развлечься слухами или обзавестись свежей порцией компромата, а для того, чтобы руководствоваться моей информацией при принятии решений.

А мне было, что сказать Хозяину. И Закавказье в целом, и все республики по отдельности переживали непростой период коллективизации и индустриализации. Краевое начальство из желания угодить Москве «растекалось мыслью по древу»: хваталось за всё сразу, не сообразуясь с тем, насколько то или другое начинание подходит горным республикам. А мы ведь – не Кубань, не Ставрополье, не Дон, и не нам замахиваться на рекордные урожаи зерновых на рекордных же площадях.

Моя встреча с вождём тогда не состоялась: Лакоба встретился с ним наедине. Потом он мне рассказывал, что после краткой, но яркой характеристики Берии тут же предложил Хозяину перевести меня на партийную работу: «Пора!». Не знаю, как для Хозяина, но для меня предложение было неожиданным: я ведь собирался встретиться с Хозяином не для того, чтобы «выдвинуть свою кандидатуру».

Но кандидатура «прошла» и без «самовыдвижения» – и 14 октября 1931 года я был избран Первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Перед этим назначением я и встретился с Хозяином впервые в жизни. И не оттого, что он уступил моим домогательствам и протекции Лакобы. Так было принято тогда: кандидатуры на пост руководителей ЦК Компартий союзных республик должны были получить одобрение в Москве, «на самом верху». Хотя, почему только тогда: и сейчас – тоже.

Вскоре моя кандидатура получила одобрение и во второй раз: ровно через месяц я был избран вторым секретарём Закавказского крайкома. От обязанностей Первого секретаря ЦК Компартии Грузии меня, разумеется, никто не освобождал: не для того избирали. То есть, не для того, чтобы я делал карьеру – а работал кто-то другой.

Первым секретарём Заккрайкома был тогда Мамия, он же Иван Дмитриевич, Орахелашвили. Старый большевик – с девятьсот третьего года, старше меня на восемнадцать лет, с богатой революционной биографией: участник первой революции в Петербурге, член Кавказского крайкома, председатель ЦК Компартии Грузии, член Кавбюро ЦК, председатель Ревкома Грузии, председатель СНК ЗСФСР, первый секретарь Заккрайкома.

Что тут сказать: биография, достойная всяческого уважения. А, вот насчёт человека… Трудный он был человек, Мамия Орахелашвили. Это я не о том, что горячий: все мы, южане, горячи. К сожалению, Иван Дмитриевич нередко возводил принципиальность в принцип, а это уже нечто другое. Потому что тогда уже объективность ему изменяла. Проще говоря: товарищ шёл на принцип – как лез на рожон. То есть, ломясь, как лось, или подстать носорогу: не разбирая пути.

Говорю об этом с горечью, но наши отношения с Орахелашвили не сложились. Мамия очень болезненно воспринял моё назначение. Я пытался не словами, а делом доказать ему, что он заблуждается на мой счёт, что у меня и в мыслях нет «подсидеть» его, но, куда, там! Как итог: почти с первых дней я стал объектом «принципиальной критики старшего товарища». Мамия словно задался целью показать, что Москва совершает ошибку в отношении него, что «старый конь борозды не портит», особенно, если он ещё и не старый: всего-то пятьдесят лет, что Берия по молодости лет и чекистскому прошлому «наломает дров».