Валерий Замыслов - Иван Болотников

Вспять пошел, к амбарам. А там и кожевня подле. Никого, один лишь замчище на двери. Вновь топор выручил. К скоморохам кинулся, от цепей отковал — и в боярский сад. Вначале в лесах укрывались, зверя били да сил набирались. Потом на торговый путь [39] Торговый путь — Москва — Архангельск через Переславль, Ростов, Ярославль и Вологду. стали выходить, купчишек трясти. Веселые в город засобирались, посадских тешить. Наскучила лесная жизнь. Уговаривал в Дикое Поле податься — не захотели. «Наше дело скоморошье, на волынке играть, людей забавить. Идем с нами». «Нет, — говорю, — други, не по мне веселье. На Дон сойду». Попрощался, надел нарядный кафтан, пристегнул саблю — и на коня. На Ростов поскакал, да вот к Багрею угодил.

— На Ростов? Ты ж в Поле снарядился.

— А так ближе, Васюта. Лесами идти на Дон долго, да и пути неведомы. А тут Ростов миную — и в Ярославль.

— Ну и что? Пошто в Ярославль-то? — все еще не понимая, спросил Васюта.

— На Волгу, друже. Струги да насады до Хвалынского моря [40] Хвалынское море — Каспийское. плывут. Уразумел?

— А ведь верно, Иванка, так гораздо ближе, — мотнул головой Васюта.

— Лишь бы до Самары добраться, а там до Поля рукой подать… Идем дале, Васюта.

Поднялись и вновь побрели по дороге. Верст через пять лес поредел и показалась большая деревня.

— Деболы, — пояснил Васюта.

С древней, замшелой колокольни раздавался веселый звон. Васюта перекрестился.

— Седни же Христос на небо вознесся. Праздник великий!

Вошли в деревню, но в ней было пустынно и тихо, бегали лишь тощие собаки.

— А где же селяне?

— Аль запамятовал, Иванка? В лесок уходят… Да вон они в рощице.

Иванка вспомнил, что в день Вознесения мужики из Богородского шли в лес; несли с собой дрочену, блины, лесенки, пироги с зеленым луком. Пировали там до перетемок, а затем раскидывали печево: дрочену и пироги на снедь Христу, блины — Христу на онучи, а лесенки — чтоб мирянину взойти на небо. Девки в этот день завивали березки. Было поверье: если венок не завянет до Пятидесятницы [41] Пятидесятница — Духов день. , то тот, на кого береза завита, проживет без беды весь год, а девка выйдет замуж.

Дошли до березняка, поклонились миру.

— Здорово жили, мужики.

Мужики мотнули бородами, а потом обернулись к дряхлому кудлатому старику в чистой белой рубахе. Тот поднял голову, глянул на парней из-под ладони и слегка повел немощной трясущейся рукой.

— Здорово, сынки. Поснедайте с нами.

Мужики налили из яндовы по ковшу пива.

— Чем богаты, тем и рады. Угощайтесь, молодцы.

Парни перекрестили лбы, выпили и вновь поясно поклонились. Трапеза была скудной: ни блинов, ни дрочены, ни пирогов с луком, одни лишь длинные тощие лесенки из мучных высевок, хлеб с отрубями, капуста да пиво.

— Знать, и у вас худо, — проронил Иванка. — Сколь деревень повидал, и всюду бессытица.

— Маятно живем, паря, — горестно вздохнул один из мужиков. — Почитай, седьмой год голодуем.

— А что ране — с хлебом были?

— С хлебом не с хлебом, а в такой затуге не были. Ране-то общиной жили, един оброк на царя платили. А тут нас государь владыке Варлааму пожаловал. Вконец забедовали. Владычные старцы барщиной да поборами замучили. Теперь кажный двор митрополита кормит.

— И помногу берет?

— Креста нет, парень. Четь хлеба, четь ячменя да четь овса. Окромя того барана дай, овчину да короб яиц. Попробуй, наберись. А по весне, на Николу вешнего, владычную землю пашем. И оброк плати и сохой ковыряй. Лютует владыка. Вот и выходит: худое охапками, доброе щепотью.

— Нет счастья на Руси, — поддакнул Васюта.

— Э-ва, — усмехнулся мужик. — О счастье вспомнил. Да его испокон веков не было. Счастье, милок, не конь: хомута не наденешь. И опосля его не будет. Сколь дней у бога напереди, столь и напастей.

— Верно, Ерема. Не будет для мужика счастья. Так и будем на господ спину гнуть, — угрюмо изрек старик.

— Счастье добыть надо. Его поклоном не получишь, — сказал Болотников.

— Добыть? — протянул Ерема, мужик невысокий, но плотный.

— Это те не зайца в силок заманить. Куды не ступи — всюду нужда и горе. Продыху нет.

— Уж чего-чего, а лиха хватает. Мужичьего горя и топоры не секут, ввернул лысоватый селянин в дерюжке, подпоясанной мочальной веревкой.

— А ежели топоры повернуть?

— Энта куды, паря?

Болотников окинул взглядом мужиков — хмурых, забитых — и в глазах его полыхнул огонь.

— Ведомо куда. От кого лихо терпим? Вот по нам и ударить. Да без робости, во всю силу.