Валерий Замыслов - Иван Болотников

Было уже утро, и солнечный луч грел избу. Федотка потянулся, сел на лавку и с минуту, кряхтя и покачиваясь, тупо глядел в пол. Потом поднял кудлатую башку на Евстигнея.

— Че орешь?.. Тащи квасу.

Евстигней, сокрушенно покачивая головой, заохал:

— Ой, беда, милок, ой, напасть на мою голову! Кафтан-то новехонький, суконный. Намедни справил.

Помятое, опухшее лицо Федотки все еще досыпало, мутные глаза безучастно скользнули по Евстигнею и вновь вперились в пол.

— Квасу, грю, тащи.

— Щас, милок… Кафтану-то цены нет. Сперли, окаянные.

— Че сперли? — помалу стало доходить до Федотки.

— Кафтан. Удал скоморох в горнице ночевал. Кафтан с собой унес да ишо сапоги прихватил. Вишь, в лаптях остался. Я-то в сенях с твоими мужиками лег. Проснулся, а его нет, чуть свет убрался и ватагу свел. У-у, лиходей!

— Кой скоморох, что за ватага?.. Изоська!

Мужики появились в дверях.

— Звал, Федот Назарыч? — спросил щербатый.

— Че он мелет? — кивнул Федот на Евстигнея. — Скоморох… ватага.

— Были, Федот Назарыч. Вечор нагрянули. Ты почивал, а большак их тут улегся, — пояснил Изоська.

Федотка сунул руку под изголовье.

— Кушак… Где кушак? — заорал он.

Мужики молчали. Федотка заметался по горнице, лицо его побелело, борода ходуном заходила. Подскочил к Евстигнею, рванул за рубаху.

— Где кушак? Куды кушак подевался?

С округлившимися глазами яро затряс Евстигнея, а тот забормотал:

— Ты что?.. Ты что, милок? Аль не слышал? Скоморох ночевал… Отчепись!

Федотка, как подкошенный, плюхнулся на лавку.

— Без ножа зарезал… Плутень ты. Пошто скомороха впущал?

— А куды ж деваться? Народец лихой, мужики твои видели. Едва двор не порушили. Слава богу, что так обошлось. У соседей, чу, боярина побили и хоромы пожгли.

Федотка убито повел глазами по горнице. Понурый взгляд его остановился на мужиках.

— А вы куды глядели? Это так-то вы меня блюли? Ну погоди, сведаете кнута!

— Что серчаешь, Федот Назарыч? Мы-то тебя упреждали — не ходи в горницу, будь с нами. Не послушал, — обидчиво проронил Изоська.

— Молчи, раззява! — гневно выпалил Федотка. — Я-то во хмелю был, а вы трезвы сидели. Запорю!

— Да чего горевать-то, милок? Не велика пропажа. Чай, новый кушак справишь. У меня вон кафтан унесли. Нешто теперь убиваться? — попытался утихомирить Федотку Евстигней.

— Да что твой кафтан? Тьфу! — все больше распалялся Федотка. — А вы че рты разинули? Запрягайте коня!

Мужики кинулись во двор, а Федотка суетливо, не попадая в рукава, начал облачаться в сермягу.

— Куды ватага сошла?

— К лесу, милок, по дороге. Аль догонять будешь?

— Буду, хозяин! До губного старосты дойду. Оружных людей снаряжу, никуды не денутся. Догоню татей!

— Даст ли оружных староста? Ныне всюду разбой.

— Даст! Человек я государев. Федот Назарыч Сажин — купец гостиной сотни. Даст!

Ночь. Лес гудит, сыплет дождем и хвоей; колючие лапы и сучья цепляются, рвут рубаху. Босые ноги разбиты в кровь.

Шли долго. Но вот мужик остановился и молвил, переведя дух:

— Теперь не сыщут. Далече забрались… Жив ли, паря?

Иванка устало привалился к ели; его знобило, в глазах плыли огненные круги. Мужик снял зипун, накинул Болотникову на плечи. Иванка слабо отмахнулся.

— Не надо. Зазябнешь.

— Одевай, знай. Худо тебе, паря. Сколь в воде простоял, вот лихоманка и крутит. А ты потерпи, сейчас костер запалю, согреешься.

Мужик нырнул в чащу. Его долго не было, но вот он появился с охапкой валежника; опустился на землю, достал огниво.

Когда костер разорвал тьму, Иванка впервые увидел его лицо. Оно было молодо и румяно, с небольшой курчавой русой бородкой и веселыми глазами. Одет парень в синюю рубаху и холщовые порты, заправленные в сапоги, на голове — суконный колпак.

— Как звать, друже?

— Васютой. Васюта Шестак я, из патриаршего села Угожи, — словоохотливо промолвил парень.

— Это от вас на Москву рыбу возят?

— Ишь ты, — улыбнулся Васюта. — Наслышан? От нас, от нас. На озере Неро село-то. Самого патриарха и государя рыбой тешим… Да ты к огню ближе, кали пятки. Тебе сугреву надо.

Васюта поднял с земли котомку, развязал и протянул Иванке добрый кус сушеного мяса и ломоть хлеба.

— На, пожуй.

Иванка был голоден: два дня ничего не ел. Вытянул ноги к костру и принялся за горбушку. А Васюта вновь нырнул во тьму и вернулся с пучком ивняка.

— Наломал-таки. Тут речушка недалече. Лапти тебе сплету.

Подкинул валежнику. Болотникова обдало клубами дыма; но вот лапник затрещал, пламя взметнулось ввысь, посыпались искры, и едкое облако пропало, растворилось.