Юрий Щеглов - Жажда справедливости

Что и толковать, немилосердно природа обошлась с севером России. Хлебный баланс испокон века тут отрицателен. В Питер ни грамма не вывезешь. Приезд учетчиков урожая не улучшил положения. Учетчики ведь не производят зерно. Они способствуют перераспределению излишков. А где те, спрашивается, излишки? Появление на деревенском горизонте учетчиков с амбарными книгами вызывало переполох, хотя деятельность напоказ бумажная, и оружия они почти не носили. От укомов и совдепов, однако, требовалось не меньше политичности, чем при размещении продотрядов.

Известно ли комиссариату, что в волостях, например, Ундозерской, Янгозерской, Кургановолодской и других поблизости запасы хлеба давно истощились и люди едят солому, болеют и вымирают? Смертей от голода масса. Регистрировать их нет ни сил, ни возможности. Так что истинный процент сообщить нельзя. Сам вообрази, какие события творятся на территориях, где сложилось угрожающее положение.

Пойми меня правильно и не подумай, что я впал в панику. Я ведь не бегу, остаюсь посереди народа, но если не принять срочных мер, то голод одолеет. Это не есть паника, а есть голая правда и призыв к действию. Однако помощь пока не поступает ниоткуда. Упомянутые волости самые разнесчастные, самые бедные, и я для них зернышко, где могу, вымаливаю, а где и выколачиваю. Помогите, чуть не обмолвился — Христа ради! Тяжело тут, невмоготу!»

Скоков встретил его внешне спокойный и какой-то благостный. Абсолютно неофициальный и даже на первых порах приветливый.

— Сидай у кресло, голубок. Вот бери стакан с кипяточком, хлебай, согревай душу.

Однако интонация, с которой он произнес приглашение, ничего доброго не предвещала, хотя и откровенно мрачных ноток в голосе начальства не прослушивалось. Скоков вынул из ящика стола папку с последними крюковскими докладными, хлопнул по ней ладонью и вымолвил увесисто и раздельно:

— Ты больше таких вещей не пиши. Нам философий не требуется. Нам только факты подавай. Мы про все знаем сами — что сперва, а что потом. И какие законы когда издать. Мал ты еще нас упущениями колоть. Боцмана тебя по заднице не охаживали, и казачьей нагайки ты не пробовал. Тебя только городовые да приказчики пощелкали. Вот и вся твоя революционность. Обиделся на них, а? Признавайся! — И Скоков сухо и недобро усмехнулся. — Я и сам, как видишь, за то, чтоб народу легче стерпеть, но учитывай запутанность момента и прочее. Кровью сейчас потянуло. Помещики и офицерье в затылок дышат. Теперь в личном конкретном разрезе. Самовыставляешься, что для большевика нескромно. Кого ты учишь — Тункеля? Он восемь лет на царской каторге оттрубил. Или Вальцева? Который от николаевских корабелов приветствовал «Потемкина» в Одессе? Ему казаки голову свинцовой нагайкой проломили. Или, может быть, меня, Ивана Скокова, ты учишь? И весь Балтфлот?..

Скоков оборвал речь, вроде надеясь на ответ. Но ответа не последовало: настоящий, преданный делу партии большевик не должен кидаться на руководство, чтобы обелить себя, когда получает разнос. Он обязан самокритично отнестись к своим поступкам и наметить пути устранения недостатков. Вот почему Крюков, не вступая в спор, приготовился слушать Скокова с удвоенным вниманием.

— Я Вальцева убедил компромат на тебя пока не заводить. Попали бы бумаги на стол к Тункелю — все. Не миновать дисциплинарной тройки. Четко я разобъяснил и ясно? Или нет? Без крика и мата. Учти сложность нашей работы: она идет как бы на два фронта. На одном воюешь с гадами, а на другом защищаешь себя — доказываешь, что правильно воюешь. И никакой Карл Маркс подобной ситуации предугадать не мог.

Он отчужденно буравил Крюкова острыми зрачками, как бы стараясь выпытать — проняло ли до костей? Но Крюков не потерялся. Ему лишь обиден упрек насчет нескромности. Он вовсе не намеревался никого учить, а хотел поделиться своими наблюдениями. Что ж, его всегда поддакивать обязали? А Тункель и Вальцев вон как воспринимают. И, забыв недавние свои мысли о самокритичности, Крюков собрался с досады возразить, но Скоков его сразу отсек:

— Я и разбираться в твоих оправданиях не желаю. Учти — ты недурно взял разгон, но не забывай — кто ты есть. Ты — в стальной когорте борцов за мировую революцию. И точка. Комиссариат тебе за отца, революционная совесть — твоя мать, а наган — первый друг и брат. И точка, Крюков. Точка! Езжай в Ложголово. Случай серьезный. Кулацкий форпост там сорганизовался в деревеньке Лесные озера. Голод подбирается к Питеру. Кулачье и спекулянтов без околичностей — к стенке. Да осматривайся, чтоб самого не кокнули. Но систему не разваливай. У тебя есть тенденция искать блох у руководства уездов и волостей. Я ее не одобряю. Я раньше с тобой нянькался, панькался — теперь держись. Все. Попутного ветра!