Константин Кураленя - Казна Империи

– Чего ж вас туда? – заинтересовался я.

– Японцы, – заговорщицки ответил Воронин. – Командованию стало известно, что японцы весною затевают в этом районе какую-то пакость. А войск-то здесь кот наплакал. Вот нас полторы тысячи штыков и бросили туда в самые морозы и метели. Чтобы, значит, до ледохода мы могли там оборону наладить.

– Ну и как вы дошли? – продолжал я задавать свои вопросы.

– Дошли. Все в целости и сохранности. Двадцать третьего января вышли, а двадцать третьего февраля были в Де-Кастри. Ни один не поморозился. А ведь шли не налегке. Орудия артдивизиона товарища Хетагурова, обоз с продовольствием и боезапасом. Восемьсот вёрст по торосам и морозу.

– Не вы первые, – вспомнив зимний поход командарма Тряпицына, проговорил я.

– Как это не мы, как это не мы? – загорячился Андрей. – Нам говорили, что до нас ещё никто не ходил.

– Ходил. А был это партизанский командир Яков Тряпицын. В девятнадцатом году он за три недели дошёл до Нижнетамбовского, а на четвёртую уже Циммерма- новку взял.

– Не знаю никакого такого Тряпицына. Выдумываешь ты всё. Я и про командира-то такого никогда не слыхал.

«Я тоже когда-то о нём ничего не слышал, – подумал я, – пока лично не познакомился». Но спорить с Ворониным не стал. Зачем?

– Был такой командарм, – откуда-то из тёмного угла услышал я слова поддержки.

Мне стало интересно и я попытался узнать голос – сослуживец всё-таки.

– Партизанил я в евонной армии. До самого Николаевска дошли тогда, заняли его. А весной, когда японцы полезли, приказал Тряпицын спалить город.

– И что? Спалили? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Спалили, – подтвердил рассказчик. – Дотла спалили, а мирный люд через тайгу на Керби угнали.

– А что дальше было?

– В Керби переворот случился. Командарма Тряпицына вовместях с его полюбовницей Нинкой и всем штабом расстреляли.

– Это за что же так круто?

– Крови на них невинной шибко много было. Вот и не выдержал народ.

В бараке наступила тишина. Я же думал о превратностях людских судеб. Вот, например, этот мужик из темноты, наверняка мы с ним встречались во время тря- пицынского похода. И вот судьба свела нас вновь. Мне стало интересно, а встретив Ивана Зимина, узнал бы я его? Сколько сейчас ему годков? Уже около сорока, наверное.

Память накрыла меня своими лёгкими крыльями и унесла в прошлое.

Если вдуматься, я-то уже четвёртую жизнь живу. А самое большее их, говорят, у кошки – аж семь. Сколько их предстоит прожить мне?

Самое обидное то, что я хотел попасть в прошлое, чтобы вернуть назад свою любовь и друзей, а вместо этого, словно проверяя на прочность, меня бросает из огня да в полымя. И вот теперь я в робе арестанта строю свой родной город.

О строительстве Комсомольска я много читал книг и видел фильмов. Но как всё это далеко от того, с чем я столкнулся на самом деле. Да уж постарались идеологи облагородить прошлое. А может быть, так и надо?

Зачем нам, живущим в счастливом завтра, знать, что наш город стоит не только на энтузиазме комсомольцев- добровольцев, но и на костях безвинно осуждённых и загубленных судьбах поколения тридцатых-сороковых. Поневоле приходит ассоциация с творением Петра – городом на Неве. Стоит ведь красавец, радует нас своим великолепием. А кто сосчитает, сколько людских жизней стало фундаментом этой роскоши?

Постепенно мои мысли перетекают к воспоминаниям более приятным. Луиза, любовь моя, где ты, что с тобой? Ради тебя я вернулся в это суматошное время. Суждено ли нам встретиться?

Мы с Селютиным, надрываясь, тащим бревно. Он шагает впереди, я позади. У меня такое впечатление, что бревно я несу не с Селютиным, а с самим Владимиром Ильичом на кремлёвском субботнике.

–

Послушай, комэск, – хриплю я ему. – Тебе не кажется, что мы попали на вечный коммунистический субботник.

–

Меньшиков, зараза, гнилое сукно для мундиров закупил, – поворачивает голову Селютин. – Ужо я его, вора, проучу как следует.

От неожиданности бревно валится с моего плеча. Я трясу головой, пытаясь сбросить наваждение. На меня щерится своими кошачьими усиками сам царь Петр.

– Ваше Величество, – лопочу я.

–

И ты вор, – длинная рука царя обличающе направлена в мою сторону. – Пошто девку-красавицу у меня умыкнул?

–

Не по злому умыслу, по простоте душевной, – оправдываюсь я, не понимая о чём речь.

–

Девка-ягодка постелю бы мою по ночам своим телом согревала, а ты её себя полюбить заставил!