Евгений Кулькин - Обручник. Книга первая. Изверец

Он зачем-то забрел в воду по щиколотку и оттуда, ласкаемый небольшой волной, провозгласил тоже, видимо, сугубо чужое:

– Ты должен воскресить тех, кто уже умер, и просчитать тех, кто еще не родился.

Володя хмыком хотел выразить свое отношение к этой фразе, как урядник неожиданно рухнул в воду и, возопив: «Тону!» – на карачках выполз на берег.

И тут же к нему подскочили двое, которые, видимо, наблюдали за всем, что происходило на берегу. Подхватили его под руки и повели прочь от реки.

– Вот так все сходится! – сказал он, полуоглянувшись в сторону Володи.

Предчувствие – это не что иное, как ожидание того, что должно случиться или произойти.

Поэтому Володя Ульянов предчувствовал, что где-то идет параллельная сила, которая домогается той откровенности жизни, какой, собственно, так не хватает и ему.

Как-то Ульянову удалось познакомиться с одним, как тот про себя говорил, трижды бывшим.

Сперва он был преуспевающим ловеласом, потом ушедшим в себя мудрецом и, наконец, богобоязненным монахом.

В пору, когда его Володя встретил, он просто жил в отдельной от других каморке, водил неимоверное количество кошек, и – по утрам – кормил с руки голубей.

Так вот этот человек ему сказал, что устал молиться, устал просить о чем-либо Бога и устал, можно сказать, жить.

Но все же он не хотел умирать.

Из любопытства. Ему было интересно узнать, чем же все это кончится?

А когда Володя у него поинтересовался, что же это «все»? Он просто ответил:

– Когда человек подбирается к веку своего существования, то за его спиной остается многое из того, что он уже не способен осмыслить, тем более осуществить. Да и отчувствовать и даже озвучить тоже. И это нечто – тоска по мудрости. Тот самый задний ум, на который так легко умеют уповать русские.

Этот человек, почему-то с почти безбровым лицом, словно он их каждый день, выходя на люди, специально подпаливал, обладал той магической силой, которая к нему притягивала, опять же из любопытства: а что он еще изречет или содеет?

– Здравый смысл, – как-то сказал он, – это понятие сугубо безропотное. Как сундук, в котором ты хранишь вещи. А все, что имеет истинный интерес, существует вопреки ему.

Кажется, невесть что сказал старик. Но заставил Володю задуматься. Что-то с чем-то сопоставить, чтобы или принять это безоговорочно за истину, или положить под пилу спорности.

– Жизнь – это упрощенный вариант понимания отношения к нам Вселенной.

Сказать откровенно, тут у Володи были какие-то шансовые варианты попробовать уточнить: Бога ли он имеет в виду или тот самый Высший Разум, о котором стало модно вести разговоры последнее время.

Видимо ум, а может, интеллект, как ученее сказать, никак не хотят смирить Володю с мыслью, что в появлении жизни на земле участвовал Бог с набором своих примитивных манипуляций, которые пытаются, но ничего не могут не только объяснить, но и прояснить.

Потому ему даже милее думать, что он произошел от обезьяны, в период эволюции добившись той самой неимоверности, которая, конечно же, когда-то станет эталоном.

Но ему было приятно, ежели бы сам Бог или его наместник на земле сообщили людям о его исключительности. О том, что он самый-самый.

Он знал одну старую актрису, которая из букетов, преподнесенных ей поклонниками, сделала некий «гербарий любви», лукаво при этом добавив:

– Женщина – это собиратель вселенской информации. Причем делает она это душой, умом и даже чревом.

Далее она говорила, что мужчина, любящий хищных животных, женственен по натуре.

– Вы заметили, – произнесла актриса, плавя в глазах воск прошлого, – даже кошка вымогает у нас ласку. А вы хотите, чтобы перед этим устояла женщина.

Да вы скажите какой-нибудь даме, что у нее необыкновенная попа, то она тут же вообразит себя пупом земли.

На гербе всех государств мира я бы изобразила женщину, с факелом сидящую на бочке с порохом.

А тот самый таинственный старик как-то сказал то, что и жило у Володи в анналах предчувствия:

– Жизнь тяготеет к парности. Добро и зло. Радость и горе. Женщина и мужчина. Потому, если ты сейчас обозначил себе горизонты возможного, то постарайся заметить где-то того, кто занозой вонзится в твою судьбу и, может, даже нанесет ей какой-либо урон.

Но поскольку обо всем этом Володе думать, если признаться, вовсе не хотелось, он и оставил без внимания эту фразу, взамен сочинив свою, которая звучала так: «Пространство, оправленное в бесконечность, и есть время».