Константин Седых - Отчий край

– Не знаю, дедушка. Только вряд ли. При чем же здесь вы-то, если сами ни в чем не виноваты?

– Да похоже, что тоже виноваты. Сын-то мой у атамана служил. Теперь где-то за границей мыкается, ежели не убили…

– Он кто, рядовой или офицер? – построжавшим голосом спросил Роман, отвернувшись от Зои.

– Старшим урядником был во Втором казачьем.

– Раз урядник, тогда дело проще, – сказал Роман и спросил Егора Кузьмича: – Пойдем, что ли, посмотрим на атамановское гнездо?

– Пойдем, пойдем! – согласился Егор Кузьмич.

Большой и унылый семеновский дом стоял с проржавленной от старости железной крышей, с заколоченными серыми ставнями, с разломанным палисадником у окон.

Подойдя к толпе партизан, столпившейся у дома, Роман поздоровался, спросил:

– Что тут происходит, товарищи?

– Да вот разглядываем атамановский дом, – широко оскалился бородатый и дюжий партизан в черном полушубке. – Глядим, откуда эта гадина выползла на божий свет.

На одном из ставней уже кем-то был прибит подковными гвоздями кусок бересты, а на нем написано углем: «Здесь родился палач Забайкалья Гришка Семенов».

Партизаны читали надпись, глазели на дом, возбужденно переговаривались:

– И домишко-то не ахти какой. Многих похуже будет. А говорят, большой богач был…

– Каменный дом в Чите имел. Табуны свои в Монголии пас.

– В такой поганой дыре он только и мог родиться. Тут такие сволочи жили, что и на монголах с бурятами верхом ездили и своих батраков тухлыми кишками кормили.

– Сжечь бы этот дом к чертям, пустить золу по ветру.

– Зачем это?

– Чтобы глаза не мозолил, души не растравлял.

– Ни к чему это. Дом теперь кому-нибудь да сгодится… Надо вот взглянуть, каков он внутри.

– Кто мастер доски отдирать? – спросил тогда Роман. – Надо в этом змеином гнезде побывать.

Несколько услужливых молодцов тут же выхватили из ножен шашки и начали отдирать прибитые к ставням доски. Другие открыли ворота. Толпа устремилась в большую пустынную ограду с журавлем колодца в глубине.

Входная дверь оказалась на замке. Замок моментально сбили где-то найденной кувалдой и, подталкивая друг друга, хлынули в дом. В обметанных инеем и почерневших от сырости комнатах не было почти никакой мебели, на кухне русская печь с облупившимися боками и простой некрашеный стол, в коридоре деревянный, серый от пыли диван и помятая железная печурка. В шестиоконном зале валялись обломки столов и стульев, деревянная кровать и черный шкаф. На одном из простенков висела серая от пыли и копоти картина в раме, но без стекла. Никто не мог разобрать, что было на ней нарисовано.

Ее сняли, очистили от пыли и увидели: густая колонна русских солдат с решительными и серьезными лицами шла в атаку со штыками наперевес. Перед ней панически разбегались в разные стороны маленькие и скуластые солдаты с узкими глазами, в белых гетрах и фуражках с желтыми узенькими околышами. Впереди атакующей колонны шли два офицера с опущенными к ноге кривыми шашками. Между ними шагал с поднятым крестом в руке косматый и дюжий поп в черной рясе.

– Это наши японцев атакуют. На прорыв идут.

– Сразу видно, что полягут, а не сдадутся…

– Дешевенькая картина-то, а правильная!

– Ух и попище! Глаза, как у филина. Идет, а душа в пятках, – шумно делились своими впечатлениями склонившиеся над лубочной картиной партизаны.

– А ведь под ней что-то написано, братцы!

– Ну-ка, прочитай, товарищ Улыбин, что там такое.

Роман наклонился над картиной и громко, чтобы слышали все, прочитал надпись:

«Лихая атака Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка под городом Тюренченом. Впереди колонны командир полка полковник Цербицкий, подполковник князь Микладзе и полковой священник отец Иван Щербаков, павший смертью храбрых на поле боя».

Партизаны невольно приумолкли. Какой бы там ни был этот дурно нарисованный поп, а погиб он в бою с теми же самыми врагами, с которыми сражались и они за русскую землю, за советскую власть.

– Вот, значит, какими картинками любовался атаман! – сказал кто-то.

И тотчас же ему возразил другой:

– Любоваться любовался, а сам японцам со всеми потрохами продался. Вот оно как бывает в жизни. Продал человек родину, себя продал только за то, чтобы носить золотые погоны да на нас, грешных, верхом ездить.

– Теперь отъездился! – крикнул молодой веселый голос, и партизаны двинулись прочь из дома, сталкиваясь в дверях с входящей навстречу новой толпой. Всем было интересно поглядеть на дом, где родился Семенов.