Константин Седых - Отчий край

Белокопытов резко ударил по карабину снизу вверх, а потом вцепился в Ермошку и с силой рванул его на себя. Ганька видел, как выскользнула из стремени правая нога Ермошки и поднялась вровень с седлом, а сам он, выронив из рук карабин, беспомощно повалился с коня на левую сторону. Но Белокопытов, показав, что с ним шутки плохи, помог ему удержаться в седле. Потом отпустил его, быстро нагнулся с коня чуть не до земли и поднял упавший в траву карабин. Все это было проделано так легко и лихо, что Ганька преисполнился уважением к Белокопытову и сразу решил про него: – «Казак!».

Белокопытов разрядил карабин и протянул его Ермошке:

– На, держи, да не балуйся больше. Надоело мне твоей нянькой быть.

В это время третий конвоир, худощавый и веснушчатый парень в зеленых плисовых штанах, вдруг страшным голосом закричал:

– Глядите, глядите! Что это за птица такая летит?

Словно по команде, все глянули в ту сторону, куда указывал он своей нагайкой. Там, отчаянно треща, летел чуть повыше сопок похожий на стрекозу аэроплан. Покачиваясь, взблескивая пропеллером, приближался он к дороге немного в стороне от них.

– Это ероплан! Сейчас нас угостит! – завопил Ермошка.

– Сворачивай в лес! – приказал он вознице. – Живо! – И не дожидаясь, когда телега свернет с дороги, огрел коня нагайкой и помчался через неширокую полянку в лес. За ним последовали и оба других конвоира.

Ганька и Гошка заметались в телеге, пытаясь развязать себя. Вместо того, чтобы поскорей свернуть с дороги, хромой возница спрыгнул с облучка, выругался и схватил под уздцы свою кобылицу. Поглядывая на пересекающий дорогу аэроплан, он щурился с веселой хитринкой в глазах.

– Да развяжи ты нас, дядя! – взмолился Гошка. – Спустит он бомбу, и поминай как звали…

– Не спустит! – оскалился возница. – Сидите себе на здоровье. Он уже дорогу перелетел. Он нас, может, и не заметил вовсе. Да и не будет он зря бомбы переводить. В Богдать торопится, там вот наделает переполоху…

Видя, что аэроплан удаляется, ребята успокоились. Немудрящий с виду возница сразу стал в их глазах героем. Глядя на него с одобрением, Гошка спросил:

– Откуда ты все знаешь, товарищ?

– А отчего же не знать? – отозвался самодовольным тенорком возница. – У меня за плечами, слава богу, четыре года германской войны. Я там на эти аэропланы насмотрелся. Знаю, когда их надо бояться… Да что толковать об этом. Вы мне лучше скажите – туда вас везут, куда надо?

– Туда, туда! – заулыбался Гошка. – Идем мы с донесением в партизанский штаб. Старший зря над нами куражится. Ему еще за это попадет.

– Пожалуюсь я дяде, так его отучат кулаками махать, – сказал Ганька, ощупывая распухшие губы.

– А кто твой дядя?

– Улыбин Василий Андреевич.

– Знаю, знаю такого. Видал его, когда партизаны весной вниз по Аргуни отступали. Дядя у тебя – дай бог каждому. Молодец!.. А только ты, товарищок, зря на себе шкуру дерешь. Этот Ермошка человек заполошный. Ушибленный какой-то. Не стоит его распекать. Из-за угла убить может.

– Не шибко я его испугался. Видали мы таких… Небось, напустил в штаны, как аэроплан увидел.

– А ты сам-то не напустил? – рассмеялся возница. – С непривычки оно, паря, хоть кто испугается. Раньше такие пташки здесь не летали, у Семенова их не было. Видно, правду говорят, что японцы из степей на Богдать идут. С этими шутки плохие. Воевать они умеют. Туго партизанам придется.

– Отчего это, дядя, ты не в партизанах? Бывший фронтовик, а живешь дома.

– Куда мне с хромой ногой. Покалечил мне ее германец в Пинских болотах. Только, по всему видать, дома я недолго насижу. Одними нарядами в подводы замучили. Придется, должно, к красным подаваться. При японцах дома можно в один момент голову потерять.

Конвоиры вернулись из леса растерянные и пристыженные. Белокопытов виновато посмеивался, Ермошка сердито молчал.

– В штанах-то сухо? – спросил его Ганька. – Никак я не думал, что ты этажерки с крыльями испугаешься.

– Ладно, сначала нос утри, сопляк! – огрызнулся он и вдруг накинулся на возницу: – Почему моего приказа не выполнил? Почему в лес не свернул?

– Жалко было телегу о пеньки ломать. Я ведь видел, что аэроплан в стороне летит. Чего же от него было бегать? Это уж вы, необстрелянные, бегайте, а мне не пристало…

– Это почему же? Ты что, Козьма Крючков? Море тебе по колено?

– Нет, я не Крючков. Я русский солдат, в семи ступах толченый, в семи кипятках вареный. Ты еще у мамки титьку сосал, а я уже в окопах вшей кормил.