Юлия Верба - Одесская сага. Ноев ковчег

– Надеюсь, нашего адреса там нет?

– Зря надеетесь. Есть. Я не мог не отреагировать на десятки обращений бдительных граждан. Это было бы опрометчиво и недальновидно.

– Но…

– Милая, если информация выйдет из этой комнаты, я гарантирую вам такую бесконечную боль и издевательства зэков и пьяной солдатни, что Дантов ад покажется вам европейским курортом. Все, что можете, – убрать отсюда самое дорогое и милое сердцу. И сильно сокрушаться по утраченному.

– А можно мне уехать? Ну хоть на неделю?

– Нет. Слишком подозрительно. Я в вас верю. Вы сыграете гениально.

Побледневшая Лида постукивала пальцами по ломберному столику – двадцать седьмое, двадцать восьмое двадцать девятого – красивая комбинация. Она даже догадывалась, кто автор.

– И двадцать восьмое… – Лидка внезапно хлопнула в ладоши. – Это же избиение младенцев! Двадцать восьмого Ирод истребил всех младенцев! – Она с восхищением посмотрела на гостя: – Ах, как же изящно!

Ирод тоже посмотрел на Лиду – да, не разочаровала, поняла и оценила. Он не ошибся в ней и в своем царски широком щедром жесте.

– Ну, милая моя, и мне иногда приятны аплодисменты от ценителей.

27 и 28 декабря двадцать девятого года по Одессе прошла массовая операция под эффектным названием «Золотуха». Тысячи ночных обысков и облав с конфискацией. Срывали даже обручальные кольца и вырывали серьги из ушей перепуганных женщин. Одесситы как всегда с перевыполнением плана рапортовали наркомату юстиции о принятых усиленных мерах «по борьбе с сокрытием доходов и недоимками».

Лида яростно негодовала и даже красиво потеряла сознание в коридоре, когда вынесли пасторальную картину из кабинета свекра в богатом золотом багете.

– Лидочка, ну не убивайся так, ты ж ее никогда не любила, – утешал потом жену Николенька.

– Да страшно представить, сколько лет это безвкусица лубочная мне глаза мозолила, – приоткрыв глаз, буркнула Лида. – Ушли уже, варвары? Ненавижу…

В январе тридцатого на Молдаванке наступила тишина. Горькое пророчество Гедали начало исполняться. Сначала в Москве, а затем стремительно по всем городам, включая Одессу, начался запрет на… колокольный звон – сначала он стал «мешать» активным гражданам из соседних предприятий и домов, затем медь и бронза понадобились для становления промышленности. Вместе с колоколами стали падать кресты, ограды и двери храмов. Свято-Алексеевская церковь – в честь святого преподобного Алексия, человека Божия, на углу Степовой и Мельницкой – стояла в тишине. Но ни крест, ни колокол, ни ограду не тронули. Отряду активистов из трамвайного депо местные прозрачно намекнули: «Не вы ставили – не вам снимать». А в оперативной сводке ГПУ за февраль 1930-го цитировались отредактированные до цензурной лексики настроения населения города Одессы: «Первый перегрызу глотку тому‚ кто осмелится… снимать колокола…» – «Одно было утешение‚ и то отняли… так что и жить не хочется…» – «Теперь уже добираются до души рабочего‚ хотят ее запачкать…» Связываться с возбужденными православными Молдаванки в тот год не решились. Но в школах ввели обязательные уроки по антирелигиозному воспитанию. Ксеня регулярно возвращалась домой и глубоко огорчала Фиру и соседок.

Полиночка шелестела, встревая во взрослые беседы:

– А у нас тоже лекции по научному атеизму. Так что нельзя крестик, мама.

– Что значит нельзя крестик?!

– Нельзя! Заставят снять. И засмеют вообще.

– В лифчик засунь! – мрачно отрезала Нюська. – А то татуировку на твоих костях набью! С крестом. Чтоб точно не сняли. Ишь ты! Что удумали!

Софья Полонская с готовностью отозвалась:

– Это еще что! Вон мне Аська Ижикевич жаловалась – ей муж «красный именослов» притащил!

– Это что еще? – отозвалась Ривка.

– Это имена новые. Не будет теперь ни Гедаль, ни Ривок, ни Ксений с Аннами! Я думаю, Нюська, тебе бы пошло новое имя Энергина или Электрина. Очень зажигательно, по-моему!

– А Гедалю? Гедалю как? – хохотнула Ривка.

– А Гедалю – Элеватор! Или вот еще, почти еврейское – Коминтерн!

Бабы заливались от смеха.

– А вот зря смеетесь, – вышла из-за развешенных простыней глубоко беременная Ася.

– У нас такие скандалы дома – мой-то, партейный, предлагает дитё Виленом назвать или Виленой, если девка. Мол, это Владимир Ильич Ленин! Да у нас на Слободке дом каменный в два этажа был! Кони, лавка! А теперь вот эта конура! Я за эту голытьбу вышла, чтоб достаток уравновесить и чтоб батю в покое оставили. Я вчера своему сказала: или там Сережа, или пусть тебе твой Ленин дает!