Николай Ильинский - Ветвь Долгорукого

Мстили всем за разгром крестоносцами Сирийского султаната, нападали на солдат Иерусалимского королевства, на представителей власти, но больше всех приходилось терпеть от них паломникам в Святые места, вооруженным только молитвами и верой во Христа. Эта незавидная участь постигла Олексу и его спутников. Беседа благотворно повлияла на отношение разбойников на грека. Они как-то с уважением стали смотреть в его сторону, о чем-то даже спорили между собой, возможно, кто-то из них предлагал отпустить такого умного человека на волю. Но ум умом, а деньги деньгами. И деньги победили! Руки Пантэрасу так и не развязали, петлю с шеи не скинули.

Однажды, двигаясь по проселочной дороге, – больших многолюдных дорог сельджуки, боясь лишней встречи с королевской стражей, старались избегать – Десимус вдруг начал как-то смешно подпрыгивать, строить рожи, что-то выкрикивать на своем не понятном для грабителей языке. Однако его кривляние им, уставшим и голодным, понравилось. Они остановились и, глядя на латинянина, сначала начали хихикать, а потом и громко смеяться, позабыв об опасности. После на всех остановках и просто в пути сельджуки заставляли Десимуса показать что-нибудь такое, отчего у них тряслись животы от хохота и тюрбаны сползали набекрень.

– На Руси таких называют скоморохами, – тоже улыбаясь, заметил Олекса, кинув косой взгляд на грека.

– Скоморохос, – кивнул тот.

– Пусть будет скоморохос по-твоему, – согласился Олекса.

Теперь благожелательное отношение сельджуков перекинулось с грека на Десимуса. Ему больше стали давать пищи, чаще воды, грубо не толкали в спину, грозно не кричали на него, не размахивали перед его носом кривой саблей.

Как-то жарким днем впереди раздался дружный лай собак. Группа разбойников и пленных приблизились к небольшому поселению. Приземистые избы с покатыми крышами, дворы, обнесенные низкой изгородью из прутьев, бегающие по двору куры, прячущиеся в тени невысоких деревьев козы, ослики на привязи, стоящие, понурив головы, в позе философов-мудрецов, полуголые, смуглые и крайне любопытные детишки, заполнявшие криками дворы – характерная картина палестинской деревушки.

Это было еврейское поселение. Высыпавшие из хижин на улицу люди встретили группу не с радостными улыбками, но и не враждебно. Казалось, что все они тут знакомы и перезнакомы. Жители поселка подошли к сельджукам, и поднялся такой гул голосов, что даже ослики открыли наконец глаза и угрюмо посмотрели на своих хозяев и на чужаков – пусть кричат, лишь бы не взвалили на хрупкие спины большую тяжесть и не заставили нести ее в этакое пекло. После шумного галдения сельджуки стали показывать жителям поселка пленников: снова щупали мускулы, заставляли раскрывать рты, заглядывали в глаза, потом опять кричали, значит, торговались. Один из жителей, средних лет мужчина, в черном потертом кафтане, с ермолкой на голове, долго рассматривал то Пантэраса, то Олексу. Умолкал, чесал за ухом, гладил жиденькую рыжеватую бородку, которая узкой метелочкой опускалась на грудь. Вскидывал вверх голову, глядел на небо, шевелил губами, прикидывал, подсчитывал в уме: не передать бы динарии! Видимо, цену за каждого выставленного на торги ему уже назвали. Показалось, что он был разочарован в обоих и даже шагнул было назад, но вдруг повернулся, шагнул к Олексе и положил на его плечо свою ладонь. Торг состоялся. Наблюдавший за этим процессом Десимус вдруг сказал:

– Манципация! – Тихо рассмеялся и добавил: – В древние времена в Риме таким образом продавали рабов… Манципировали, наложили руку: по римскому праву этот раб мой!

Никто из окружавших не обратил внимания на слова Десимуса: люди не знали латинского языка, да и сам Десимус был вне торговой сделки. Сельджуки оставили его себе. Оказалось, что совсем рядом с поселком находился крупный по тем временам город Рамаллы, населенный преимущественно арабами и сельджуками, частью христианами, частью исламистами. От Рамаллы до Иерусалима всего тринадцать километров. Иерусалим – столица королевства, в столице должен быть театр, которому с большой выгодой можно будет продать актера из Рима.

Олексе развязали руки, сняли с шеи петлю. Купивший его житель поселка как-то ласково посмотрел на Олексу своими большими коричневатыми глазами и что-то сказал, тыча пальцем правой руки себе в грудь.

– Адинай, – потом легко уже кулаком ткнул в грудь Олексу, – шамха [28] Шамха – твое имя ( евр .). ?