Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Добиться разрешения идти в Хиву, чтобы освободить томящихся в неволе заложников и пленных и наказать коварных захватчиков, оказалось не так просто. Военное министерство и всё окружение императора, особенно так называемая «немецкая партия», противились предприятию. Тут сказывалась и присущая российской политике неповоротливость, и, как её следствие, осторожность и робость, нежелание и подчас неумение глядеть вперёд. А с другой стороны, имели значение личные отношения к Василию Алексеевичу.

Ещё в тот день, когда он, только что произведённый в адъютанты великого князя, на глазах у Жуковского выказал строптивость и нежелание пробавляться тем, что с барского стола, он отчётливо понял: карьера приближённого к трону не для него. Нет, он выполнил свой долг, помчался тогда по весенним размокшим дорогам в Молдавию, где при войске находился император Александр, чтобы сообщить ему о появлении на свет великого князя Александра Николаевича, племянника царя. И вовсе не полковничьи эполеты привёз от государя — произведён был спустя какое-то время в капитаны, иначе — просто получил очередное звание, хотя в глазах искательной и завистливой толпы он уже стал счастливчиком и фаворитом.

Никогда ни один человек, тем более группа, общество не прощают тому, кто поступает не так, как все. Хозяин, которому ты служишь, ещё не всё — есть целый сонм хозяйчиков вокруг, коих ты должен отличать, помнить, что и они что-то значат, ни в коем случае не говорить им своим поведением: «Я — сам по себе, я иду по жизни, лишь надеясь на собственные силы и способности», — «А мы, выходит, существуем и продвигаемся за чей-то чужой счёт, мы — не службой, а услужением, не умом, а хитростью?»

Первым подал знак, что Перовский будто чужой в их стае, генерал-адъютант Бенкендорф Александр Христофорович, человек с нюхом отменным, повадками лисьими. Сигнал был дан, когда на театре русско-турецкой войны полковник Перовский полез в пекло, всё иное окружение царя осталось же паркетными шаркунами. И тут уж наглядно вышло — кому и за что адъютантам императора генеральские эполеты: одному за рану и подвиг на поле боя, а иным?..

Сразу после войны Николай Павлович стал пристраивать послуживших ему личных адъютантов, так сказать, к самостоятельному поприщу. И выпало Владимиру Фёдоровичу Адлербергу занять пост директора канцелярии начальника Главного штаба, Перовскому — управляющего канцелярией морского министерства. Адлерберг воспринял назначение как высокую милость. Ещё одна-другая ступенька, и кто знает, куда вознесёт судьба, только не быть строптивым, а исполнительным, прилежным и — всегда на глазах.

Перовский оскорбился царской милостью, он вдруг решил, что государь таким приёмом отстраняет его от себя, отправляя под начало великого князя Михаила Павловича.

В сём деле, думается, свою роль сыграло многое. Наверное, и сам император считал такое продвижение наградой — ведь дал же он подобный пост и Адлербергу. Вероятно, и князь Ментиков, назначенный управляющим морским министерством, у которого под Варной Перовский был правой рукой — начальником штаба корпуса, да и сам «Рыжий Мишка» — шеф считали удачей заполучить в своё ведомство умного, прямодушного и к тому ж по-настоящему боевого молодого генерала. Василий же Алексеевич счёл такой ход оскорблением. Он вмиг выпросился в отпуск, уехал в Вену к дяде, Андрею Кирилловичу Разумовскому, и оттуда написал Жуковскому:

«Прежде, нежели направлю свои шаги в Петербург, хочу знать, на какой ноге придётся мне там стоять? Когда я уезжал из России, великий князь думал, что будет весьма трудно заменить меня в должности правителя канцелярии; я знал, что он ошибается и что скоро переменит мнение. Поэтому, если я теперь, возвратясь, сяду на своё место, не говоря ни слова и не объяснившись, великий князь может подумать, что я нахожусь на свой счёт в том заблуждении, из которого он уже вышел и в котором я никогда не был. Итак, я написал ему (текст моего письма, если хочешь, можешь видеть у Адлерберга): я подозреваю, что не гожусь более в правители канцелярии, и знаю наверное, что в таком случае не годен ни на что другое... Моё настоящее расположение и всегдашняя наклонность влекут меня из службы; а некоторые обстоятельства и некоторые люди понуждают и советуют ещё в ней остаться; но быть лишним, бесполезным я не соглашусь: я прошусь в отставку — и прошусь весьма убедительно; откажут — это будет мне лестно, но не весьма приятно; согласятся — будет приятно, но не так лестно. Но я предпочитаю приятность без лести, лесть — без приятности. Притом же двор я никогда не считал для себя надёжною пристанью; всегда был готов поднять якорь и распустить паруса, прежде чем морской ветер разобьёт меня о берег или же береговой выгонит насильно в море...»