Михаил Щукин - Осиновый крест урядника Жигина

И вот теперь Ванюшка находился в опасности. Из сарая его не выпустили до сих пор. Держали там под замком, а для какой надобности — неясно. Хотя могло так статься, о нем просто-напросто позабыли. Вот и ждал Диомид, когда шайка съедет со двора, надеялся, что не потащат они мальчишку с собой. Зачем он им нужен?

Но Диомид ошибся.

Ванюшку, как щенка, за шкирку вытащили из сарая, и в это же время на крыльцо вывели Парфенова. Усадили их в сани, рядом пристроились два варнака с ружьями, и подвода неторопко покатила по улице, направляясь на окраину прииска. Диомид сполз с сугроба, тоже выбрался на улицу и, таясь вдоль забора, побежал следом.

Добежал до самой окраины прииска, проследил, куда дальше направилась подвода, и догадался — к зимовью. Дорогу он запомнил, когда его с Ванюшкой и с Парфеновым везли на прииск.

Эх, коня бы сейчас, хоть захудалого!

Да где же его возьмешь…

И ничего иного не оставалось, как двинуться к зимовью своим ходом. Где бегом, где быстрым шагом, не давая себе отдыха и даже не чувствуя усталости, он топтал снег, тихо поскрипывающий под ногами, и казалось ему, что не дорогу перед собой видит, а Ванюшку, которого волокут за шкирку к саням, и он все поворачивает голову в сторону сугроба, за которым таился Диомид, словно знал или видел, что он там, кричал что-то, наверное, просил заступиться… Но ничем невозможно было помочь мальчишке, и чувство отчаяния не отпускало его, подгоняя сильнее, чем плеть.

Уже начинало смеркаться, когда он добрался до зимовья. Рухнул на живот под разлапистой елью, пожевал сухими губами снег, проглотил студеную влагу и перевел дух.

Огляделся.

Из трубы над крышей зимовья поднимался густой и черный, как деготь, дым, видно, топили смолевыми дровами. Вокруг никого не было. В одном из окон слабо теплился огонек, похоже, от свечи. Выбираться из-под ели Диомид не торопился, ждал, когда сумерки лягут плотнее и когда можно будет подойти к зимовью незаметно. Хотя что делать дальше, если удастся подобраться, он никак не мог придумать: с голыми руками не вломишься, а двери наверняка были заперты. Не станешь же стучаться в них и докладываться, если откроют, что пришел освободить Ванюшку. Пальнут из ружья в лоб — вот и все разговоры.

Вдруг в темноте, на другой стороне небольшого двора перед зимовьем, мелькнула неясная тень, за ней — еще одна, и еще… Диомид вглядывался и никак не мог понять — что там шевелится? Даже выполз из-под ели и приподнялся. Тени остановились, замерли, и длинный, протяжный вой врезался в глухую тишину, разрезая ее, как острый нож.

«Волки!» — опалило Диомида.

Словно подтверждая его догадку, тени неторопливо сдвинулись ближе к нему, и пугающий вой, не прерываясь, еще тоскливей и громче зазвучал над зимовьем. Диомид упятился под ель, на прежнее место, и вжался в снег, понимая, что, если волки его учуют — беда.

А они продолжали выть.

И ясно виделось теперь, как поблескивают в темноте их глаза — холодно и зловеще.

Коротко скрипнула дверь, пыхнул в темноте летучий огонек из ствола и звук выстрела заглушил волчий вой. Тени отскочили, закружились, смешались и нехотя, даже лениво, соскользнули в тайгу, даже второй и третий выстрелы, грохнувшие им вслед, не поторопили.

Снова залегла глухая тишина.

Диомид вскочил, будто его подкинула с земли невидимая сила, рывком сдернул с себя полушубок, откинул его в сугроб, закидал снегом и кинулся к крыльцу зимовья, заорал в полную силу, как кричат при смертельной опасности, когда уже нет возможности от нее ни спрятаться, ни убежать.

Решение это пришло ему мгновенно, само собой, он даже не успел его обдумать, а подчинился, как подчиняется, не раздумывая, солдат внезапному приказу. Продолжая орать, заскочил на крыльцо, затарабанил двумя руками в двери:

— Спасите! Спасите! Сожрут!

Кричал, а сам, холодея от страха, ждал выстрела. Вполне могло такое случиться. Жахнут в упор, на голос, и даже дверь не будут открывать, чтобы время зря не тратить.

Но выстрела не прозвучало, а дверь открылась. Диомид ринулся в узкий проем, на тусклый свет, запнулся о порог и с маху грохнулся на пол — по-настоящему, без обмана, больно ударившись лбом о некрашеную и плохо остроганную половицу. Содрал кожу и даже почуял, как потекла по лицу теплая кровь.

Перевернулся, пополз к стене, упираясь руками, снова закричал:

— Волки! Сожрут!

— Да они такое дерьмо жрать не станут, — раздался над ним насмешливый голос. — Ты кто такой и откуда взялся?