Михаил Шатров - Февраль - Роман-хроника в документах и монологах

Трагический жест, кресло в сторону — сплошной театр.

Михаил встал, поднялись и мы.

— Я хочу подумать полчаса...— Он направился в соседнюю комнату.

Но Керенский одним прыжком бросился к нему, как бы для того, чтобы перерезать ему дорогу

— Обещайте мне, ваше высочество, не советоваться с вашей супругой,— он вспомнил о честолюбивой графине Брасовой, имевшей безграничное влияние на мужа.

Великий князь с грустной улыбкой ответил:

— Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги сейчас здесь нет. Она осталась в Гатчине.

Керенский сразу переменился:

— Ваше высочество, мы просим вас... чтобы вы приняли решение наедине с вашей совестью... не выслушивая кого-нибудь из нас... отдельно...

Великий князь кивнул и вышел в соседнюю комнату, там была детская: стояли кроватки, игрушки и маленькие парты.

Мы остались здесь. Образовались группки. Вдруг Керенский подскочил к Милюкову и Шульгину:

— Я не позволю! Мы условились! Никаких сепаратных разговоров! Все — сообща!

Шульгин, разозлившись, обрезал его.

И вдруг опять метаморфоза: нет глаз сверкающих, нет лица повелительного, только улыбка — заискивающая, жалкая:

— Ну, дорогой мой, ну, золотой мой, ну, серебряный, ну, не обижайтесь! Ну, не расстраивайте меня!

Противно. Отвернулся. Князь позвал к себе Родзянко. Потом Родзянко рассказал мне, что вопрос был один: «Можете ли вы гарантировать мне жизнь, если я соглашусь?» Родзянко только руками развел: «Нет, конечно...»

Великий князь вышел. Было около двенадцати дня. Час смерти русской монархии запомнил твердо. Он дошел до середины комнаты. Мы обступили его, хотя все уже было ясно по его лицу. Струсил, мальчишка!

— Господа... При таких условиях я не могу принять престола, потому что...

Он не договорил, потому что... заплакал.

У всех — в горле ком. Закудахтал Керенский:

— Ваше императорское высочество... Я принадлежу к партии, которая запрещает мне... соприкосновение с лицами императорской крови... Но я берусь... и буду утверждать это перед всеми... да, перед всеми... что я... глубоко уважаю... великого князя Михаила Александровича... Вашу руку! Верьте, ваше высочество, мы донесем драгоценный сосуд вашей власти до Учредительного собрания, не расплескав из него ни капли!

Я отвернулся. Подошел Шульгин.

— Вот и все... А мы-то надеялись... нарушение закона о престолонаследии... Нет больше закона о престолонаследии..

За спиной зашелестели бумажками. Надо писать акт об отречении. За сутки — два отречения. Не слишком ли много даже для меня? От бессилия я готов был завыть

Михаил Александрович Романов, 39 лет, великий князь, брат Николая II, расстрелян в Перми.

МИХАИЛ РОМАНОВ. Люди, близкие к брату, постоянно упрекали меня в нерешительности, в отсутствии плана спасения России. План-то у меня был, но его осуществление, посмею заметить, зависело не только от моей решительности, но и от реальных сил... С чем и с кем вы меня оставили? Это обстоятельство господа во внимание не берут... А это, простите, с больной головы на здоровую!

Если бы брат хоть на секунду внял голосу рассудка и моим предупреждениям, корона русская не покатилась бы... Нужно было только немножко уступить, совсем немножко. Проявить мудрость. Но это было выше его сил. Он не смог порвать путы, которыми затянула его эта женщина... Мне горько упрекать брата теперь, когда все мы в одинаковом положении... Но история должна знать правду.

НИКОЛАЙ РОМАНОВ. Здесь, в Тобольске, я много читаю и много думаю об истории российской... Россия процветала и будет процветать только при царях сильных и грозных. Первым, кто совершил ошибку, был пращур мой, Александр I. Он слишком много говорил о преобразованиях... И каков результат? Восстание декабристов. Николай I подавил бунт, правил жестко, грозен был в гневе своем. И что же? Россия при нем процветала. Александр II захотел облегчить судьбу мужика, провел великую реформу. Каков результат? Страшная смерть от бомбы революционера. Александр III реформ не любил, был суров. И как? Царствовал спокойно, не зная смуты. Я повторил ошибку предков моих: даровал манифест о свободах, Государственную думу... Вот за что я расплачиваюсь, вот где причина...

Я был на высоте лишь тогда, когда кровью подавлял смуту, когда мои молодцы-гвардейцы стреляли в эту дикую толпу 9 января... и потом, при Столыпине, когда бунтовщиков вешали тысячами... Они прозвали меня «Николаем кровавым»... Что ж, зато боялись, чувствовали силу власти... Аликс права: России нужен кнут.