Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том восьмой

– Потому что он за меня боится, – Лиора заворочалась на диване, – но я не могу всю жизнь ждать, пока фараон соизволит отпустить евреев на свободу. Мы ответственны друг за друга, нельзя оставаться в стороне… – Лиора подняла растрепанную голову.

– Мишель, – девочка потерла глаза, – сколько времени? Папа не звонил?

Старый телефон немелодично затрещал, Мишель сорвала трубку. Отец немного запыхался, но голос его звучал весело.

– Сработали ваши пяльцы, – Мишель ахнула, – у вас сестричка. Три килограмма шестьсот граммов, голосистая девица, – Мишель заорала:

– Аннет, у нас девочка, – Лиора заплясала по кабинету, – девочка! – Гамен заливисто лаял, сверху раздался восторженный голос сестры:

– Виллем, ты слышал? У тебя и Лады новая тетя. Надо позвонить Розе, в Нью-Йорке сейчас день, – Мишель положила трубку.

– Время пока не пришло, но скоро придет, – поймав в охапку Лиору, она пощекотала девочку.

– Завтра мы навестим твою маму и малышку. Пошли на кухню, – велела Мишель, – время неурочное, но нас ждет шоколадный торт, – девушка опять взглянула на телефон.

– Прямо в мой день рождения и позвоню, – пообещала себе Мишель, – осталось всего два года.

В подвальном коридоре Гранд-Опера пахло пудрой и потом. По дубовому полу рассыпалось конфетти. Кто-то заткнул за край майской афиши белое перышко с пачки лебедя: «Гастроли Баварской Государственной Оперы и Балета. «Лебединое озеро», «Тангейзер», «Фауст». Сегодня давали «Тангейзера».

Комнаты гримерок, где помещались крысы, как называли в опере молодых статисток, были настежь распахнуты. Жужжали фены, кто-то сочно чертыхался. Пожилая женщина в темном платье, высунувшись наружу, недовольно прикрикнула:

– Девушки, придержите языки. Здесь дети, – балетный педагог надзирала за юными танцовщицами, – им незачем слушать вашу перебранку.

В знак уважения к хозяевам сцены баварцы ставили оперу Вагнера в парижской редакции.

– И они привезли Гуно, – довольно подумала педагог, – он французский композитор, – она вспомнила свой последний спектакль военных лет.

– Осенью сорокового года, – женщина опустилась в кресло, – потом я сняла пуанты и пачку и надела фермерскую куртку, – проведя четыре года в отрядах маки, балерина вернулась на сцену только после победы.

– Мне повезло, – она слушала щебетание малышек, – меня не отправили в лагерь и я потом смогла танцевать, – женщина незаметно отерла глаза, – только детей у меня больше не родилось и замуж я не вышла…

Ее мужа расстреляли в Лионе летом сорок третьего года. Дочка балерины, родившаяся после смерти отца, не прожила и нескольких дней.

– Мы тогда обретались в пещерах, – она скрыла вздох, – врач из отряда Маляра и Драматурга не успел до нас добраться и Андре умерла у меня на руках, – она назвала дочь в честь ее погибшего отца.

– Только бы они все были счастливы, – педагог оглядела толкающихся у зеркала девчонок, – это их первое большое выступление, они волнуются…

Боши, как их называла балерина, посчитали ниже своего достоинства выпускать на сцену в «Тангейзере» собственный кордебалет. Танцевальный эпизод Вагнер дописал по настоянию тогдашних дирижеров Гранд-Опера. Парижская публика выбирала себе содержанок среди статисток.

– Патроны появлялись в опере после скачек и обеда, – усмехнулась педагог, – они привыкли к танцам во втором акте, а не в первом.

Разочарованные зрители, согласно легенде, пришли на представление со свистками.

– И устроили обструкцию Вагнеру, – педагог взглянула на часы, – однако сейчас все забыто. Публика любит мадемуазель Брунс, она вызвала фурор в роли Венеры, – балерина считала, что дело не в пении дивы. Немка появилась на сцене в очень откровенном наряде.

– Фигура у нее отменная, – признала педагог, – вроде она замужем за богачом или политиком, – до увертюры оставался час, но балерина подогнала девочек.

– Пошевеливайтесь, – она придирчиво оглядела воспитанниц, – одно дело репетиция, а спектакль совсем другое.

Ее взгляд остановился на хорошенькой блондиночке. Мадемуазель Ламбер исполнилось одиннадцать лет, но девочка танцевала лучших старших учениц балетной школы.

– Мать у нее профессор в Сорбонне, – вспомнила балерина, – а насчет отца она ничего не говорит, – Виктория неожиданно подняла руку.

– Мадемуазель Савиньи, – девочка, как полагалось в школе, сделала реверанс, – можно навестить гримерку мадемузель Брунс? Я ее знаю, – Виктория покраснела, – она гостила у нас, когда я была малышкой, – преподавательница отозвалась.