Александр Артищев - Гибель Византии

— Они встречают меня! — захолонуло сердце от радости, и у дородного, в расцвете сил мужчины едва не подкосились ноги.

Краски ярче заиграли в глазах, воздух живительной струёй вливался в грудь, наполняя тело пьянящей легкостью и силой.

Толпа взорвалась радостными криками, когда он ступил ногой на отшлифованный временем камень причала. С башен ухнули крепостные орудия, и в образовавшийся живой коридор, на белоснежном красавце-коне въехал император. Пурпурная мантия волнами спускалась с его плеч на круп скакуна, шитый золотом хитон облегал широкую грудь, а на кожаных сапожках василевса сверкали вышитые золотом двуглавые орлы — фамильный герб Палеологов, символ неукрощенного духа Империи.

Вслед за императором двигалась его свита, и во многих из них Исидор узнавал некогда близких ему людей. На мгновение ему мучительно захотелось поверить, что не было тех долгих лет изгнания, что это праздничное торжество и люди на пристани — всё это для него, Исидора, бывшего гражданина и епископа Византии. Но тут же, невесело усмехнувшись, одёрнул себя: нет, они видят в нём всего лишь посланника Ватикана, представителя католической Церкви и вассальных ей европейских государств. Им не нужен он как личность, в этом качестве он давно умер для ромеев.

Император легко, подобно юноше, спустился с коня и приблизившись к прелату, почтительно приветствовал его. Исидор ответил на приветствие, заверяя василевса в своём дружеском расположении к нему и к его стране, а также выразил желание как можно скорее разрешить спорные вопросы, мешающие установлению согласия и прочного договора.

— Кроме того, я надеюсь, василевс помнит, что я по происхождению ромей, и интересы отечества, которое я, невзирая на обстоятельства, по-прежнему считаю своим, остаются для меня превыше всего.

— Мы рассчитывали услышать это и будем рады принять в свой круг ещё одного союзника и друга. Для нас человек, поступающий согласно своим убеждениям и долгу, вне зависимости от сторонних суждений, всегда был и будет достоин уважения.

Константин отступил на полшага в сторону и сделал рукой приглашающий жест. Сдерживаемая тонкой цепочкой гвардейцев толпа вновь взорвалась приветственными криками, и на дорогу перед прелатом и василевсом полетели охапки цветов. Под звуки кимвалов и фанфар они приблизились к карете, впряжённой в шестерку лошадей, но Исидор отклонил приглашение сесть в неё, мотивируя своё нежелание тем, что сквозь маленькие оконца ему не удастся в достаточной мере насладиться обликом Константинополя. Тогда, как бы заранее предвидя отказ, к нему подвели гнедого жеребца, украшенного лентами и бантами, с пышным плюмажем на голове.

Торжественный кортеж медленно проехал по улицам и площадям; кардинал лёгкими поклонами отвечал на приветствия, поднимая руку для благословения. Истосковавшееся по праздникам население высыпало из домов; многочисленные зеваки, рискуя вывалится вниз головой, свешивались с окон и с крыш, махали шляпами, беретами и платками. Радостный гул катился волнами, подобно приливу, а поверх него как бы барашками пены всплывали громкие ликующие выкрики.

Прелат вновь ощутил угрызения совести — сам того не желая, он предстал перед этими людьми в качестве избавителя от близкой беды, вестника мира, покоя и процветания. В их глазах он вырастал в вершителя судеб, ведущего за собой объеденные войска Европы, в святого Георгия — драконоборца, избавителя от врага измученных тревогой горожан.

Но чем он мог ответить на эту надежду? Он знал слишком много, чтобы не питать пустых иллюзий, и не мог ничего дать воспрянувшим духом горожанам. Исидору вдруг на мгновение захотелось крикнуть во всю мощь своих лёгких: «Люди, вы обманулись! За мной нет никого и ничего, кроме двух галер и трёх сотен солдат!» И пусть тогда его разорвут в клочья, лишь бы только не продлять эту медленную пытку.

Но кортеж продолжал двигаться вдоль главного проспекта, и кардинал по-прежнему дарил улыбки, кивками головы отвечал на приветствия, благословляюще поднимал руку и только на мгновение, украдкой, как-бы от солнца, прикрыл ладонью мучительно щиплющие непролитыми слезами глаза.

Однако далеко не все разделяли радость горожан. Противники Унии, отчаявшись что-либо изменить в происходящем, решились нанести ответный удар. Православная партия сделала всё возможное, чтобы поднять народ на открытое сопротивление. Монастыри загудели, как встревоженные ульи; вдохновенные проповеди разжигали фанатизм; колокола на звонницах малых церквей, сотрясая ударами ветхие строения, собирали людей со всей округи. Подобно стаям чёрных воронов схизматики высыпали прочь из тесных келий и толпами шли по улицам, сзывая народ и выкрикивая хулу латинянам. Церковные хоругви в их руках, с вышитыми ликами Христа и Богородицы, раскачивались, как в шторм мачты корабля; в тёмной массе монашеских ряс белыми пятнами мелькали искаженные религиозным исступлением лица.