Андрей Лушников - Опрокинутый жертвенник

– Все готово, мой господин.

– Ну, где эти лежебоки? – громко воззвал Ямвлих в глубину дома.

На его голос один за другим в сад стали выходить его ученики. Заспанные, наспех одетые, они показались почему-то Элпидию кучкой странствующих актеров, застигнутых грозой в поле. Такими неказистыми они казались на фоне магических одежд учителя.

Ямвлих снял домашние сандалии, воскурил у священного камня ладан, смешал вино с эссенцией, наполнил им чашу, поднял ее на вытянутых руках, коснулся ее лбом, преклонил колено и медленно вылил вино на каменнное темя. В этот момент Элпидий отметил сходство позы Ямвлиха со скульптурой Аполлона в дафнийском храме. Исполинский Аполлон так же стоял на одном колене и возливал из золотого фиала-чаши вино богине Деметре, умоляя вернуть ему любимую Дафну.

Вылив вино, Ямвлих передал фиал Элпидию. В это время угрюмое темное небо начало оживать. Розовые и алые сполохи заколыхались где-то над отрогами Аманских гор. Первые несмелые лучи коснулись вершин кипарисов и лавров рощи Дафны, где-то робко пискнула первая утренняя пичуга, сверчок, как будто напуганный священнодействием в честь Гелиоса, затих в доме теурга. Казалось, вся природа притаилась в ожидании волшебного мига, когда вслед за Солнцем нехотя оторвется от горизонта священный Сириус и пошлет смертным в своих лучах весть от бессмертных богов. Ямвлих раскинул руки, развернул ладони к небу, поднял лицо к тающим звездам и, прикрыв глаза, начал торжественно произносить магическое заклинание:

– Я призываю тебя, величайшего бога Гелиоса! Вечного господа нашего и властелина, дарующего свет, и восходящего над всем космосом от всех его начал, и уходящего за его предел! Воззри на меня, о восходящий из четырех ветров всесильный радостный господин, для которого небо есть дом истины! Я призываю твои священные и великие сокровенные имена, которым ты, слыша меня, радуешься и посылаешь свою благодать. Возликовала земля, когда ты просиял над нею, и принесли плоды растения, когда ты засмеялся, и умножились животные, когда ты повернул к ним свой лик. Яви же свою милость, и дай великую славу, честь и силу этой молитве и Дафнийскому камню, который я посвящаю сегодня Элпидию!

Услышав свое имя, юноша вздрогнул. А Ямвлих, не открывая глаз и все выше поднимая руки, продолжал чеканить слова молитвы, которые ударяли в колонны дома как золотые монеты:

– Я призываю тебя, величайшего в небе господа! Абаот! Саваоф! Адонай!

Ученики теурга стояли в оцепенении полукругом у камня и смотрели на учителя во все глаза, начиная понимать, что присутствуют при чудесном явлении божественной силы. У Элпидия внезапно похолодела спина. А тучный Евфрасий даже открыл от удивления рот, когда философы заметили, как босые ноги Ямвлиха оторвались от земли и он начал медленно подниматься.

– О Величайший! О дарующий свет Гелиос, озаряющий из чрева всю вселенную! – содрогались колонны дома от грозного голоса Ямвлиха. – О, ты, предводитель всех богов, владеющий всеми ее началами и концом!..

С замершим сердцем Элпидий посмотрел вверх и пришел в ужас. Волосы и борода учителя развевались как будто на сильном ветру. Но ни один лист не шевелился на деревьях в саду. И за стеной, над лаврами Дафны, стояла магическая тишина, в которую, как в колокол, только и били слова теурга.

Руки у Элпидия от страха онемели, он выронил чашу, и та пронзительно зазвенела, упав на камень Аполлона. Ямвлих сбился, открыл глаза и тут же быстро опустился на землю. Все его ученики с укоризной посмотрели на неловкого Элпидия.

– Един Зевс Серапис, – закончил теург разочарованно оборванную молитву.

От былой славы театра палестинской Гадары остались только слабые отблески, которые еще можно увидеть при восходе солнца на его базальтовых стенах, и в поблекшей позолоте муз Мельпомены, Талии и Терпсихоры, расставленных в нишах вдоль его сцены. Когда-то эту сцену, подарившую эллинам Мениппа и Мелеагра, забрасывали цветами. После же Веспасиан, усмиряя гадарских иудеев, забросал ее камнями из своих баллист. Тогда-то из разрушенного города и ушли навсегда все его лучшие поэты и актеры.

Элпидий сидел в центре этого маленького островка Эллады на вершине Гадарского холма в последнем ряду театра. Отсюда ему открывался вид на широкие городские аллеи с белыми мраморными колоннами, роскошными домами, сложенными из обтесанных глыб базальта, – и на жалкие лачуги бедноты на окраине, на чей-то мавзолей, главную городскую площадь с изящными портиками, яркой мозаикой и лавками, заполненными торговцами, – и на едва различимые на горизонте снежные вершины Антиливана. Вниз, по берегам быстрого Гиеромакса в долину Иордана спускались длинными зелеными лентами виноградники, между оливковыми рощами паслись стада коз и овец, а дальше к северу среди горных уступов и скал блестела гладь Тивериадского озера.