Андрей Лушников - Опрокинутый жертвенник

До середины года эти малолюдные гадарские предместья бывают пусты, как неторонутый пером папирус, или же как чистые навощенные писчие дощечки. Но летом погреть свои кости в местечко Амафа – к целебным источникам Гадары – приезжает и стар и млад со всей округи. Бывавшие здесь пустили добрую молву о их чудодейственной силе, сравнивая местные горячие бассейны с римскими банями в Байах. Вот потому-то год от года и тянется сюда все больше и больше паломников не только из ближайшей Авилы и Скифополя, но даже из Иерусалима, Дамасска и всей равнинной Сирии – Халки дики. Богатые куриалы-подагрики и сухорукие аравийские торговцы, ветераны со старыми ноющими ранами, иудеи с катарактой и плохой кожей приезжают сюда в повозках и верхом, преодолевают большие расстояния пешком, чтобы окунуться в бассейны, что сложены здесь из базальтовых блоков под открытым небом у истоков целебных родников.

Великий теург Ямвлих Халкидский, бывший на мистериях посвящения в сакральную касту Львов и Персов адептов культа Митры в подземном святилище в Апамее, прибыл сюда вчера со своими учениками с караваном сирийских купцов и остановился в гостинице иудея Симонида. Еще с вечера, мучимый болями в спине, он наказал юному ученику купить на рынке персидский бальзам для притирания, который бывалые ревматики сравнивают со всепрожигающим мидийским маслом.

Элпидий, как речной бог, постоянно обретающий в собственных водах жизненную силу, сам того не ведая, черпал силы в своей юности. После долгого пути он совершенно не чувствовал усталости. И более того, ощущая какое-то неясное волнение, поднялся с первыми лучами солнца и, полный энергии, отправился осматривать незнакомый город.

Гадара еще только просыпалась. По пустынным улицам прошли первые разносчики горячего хлеба. У северных ворот стражники последней ночной смены, опершись на копья, ожидали приказа начальника караула открыть ворота. Они тихо переговаривались и посматривали на водяные часы, стоящие на каменной подставке в караульном помещении. За городской стеной ревели ослы и верблюды, переругивались нетерпеливые торговцы. Элпидий, не желая попасть в давку, которую всегда устраивают купцы и селяне в погоне за лучшими местами на базаре, решил переждать сутолоку в каком-либо тихом месте и вернуться сюда, когда все уже разложат товар под сводами портиков. Он прошел по главной улице мимо ряда мраморных колонн, остановился под стеной театра и, к своему удивлению, нашел его ворота незапертыми.

Музы трагедии, комедии и танца стояли невеселой троицей в нишах сцены с облупившимися, словно обгоревшими на солнце, носами. Как солдаты Третьего Галльского легиона, только что вернувшиеся в гадарские казармы из персидского похода. На месте отвалившейся позолоты темнело эбеновое дерево. Музы со своими черными носами выглядели комично. Окажись здесь пересмешник Менипп – он бы точно не оставил этого без внимания и заметил бы, что у муз пошла мода пудрить носики сажей, или что они из любопытства суют носы уже и в кузню Гефеста. Юный ученик теурга смотрел сверху на гадарские просторы и думал о том, что благословение старых богов, от которого отрекаются христиане в своих Евангелиях, лежит на этой щедрой земле, как позолота на статуях спутниц Аполлона. Он думал о том, что когда позолота сойдет на нет или ее сдерут богохульники и музы превратятся в обыкновенные черные деревяшки, – тогда навсегда и уйдут боги с этих красивых холмов.

Элпидий вспомнил о наказе учителя купить бальзам и спустился по ступеням театра. Чтобы попасть на базарную площадь, ему следовало пройти две-три улочки. А на них уже вовсю кипела жизнь. Четверо рабов несли носилки, и впереди бежали оборванные мальчишки, вопя:

– Благородный Анастазий! Благородный Анастазий! Навстречу им бежали другие оборвыши и кричали:

– Несравненный Нектарий! Несравненный Нектарий!

Торговцы зеленью толкали перед собой тачки. Почтенные матери семейств, укутав свои огромные бюсты в дорогие римские паллы и греческие талары, величаво шествовали за покупками, поминутно бросая через плечо язвительные замечания своим рабам, несшим за ними пустые корзины. Точильщик скрежетал камнем, распевая непристойные песенки, на которые матроны фыркали и еще больше поносили своих рабов. Пекарь в грубом кожаном фартуке нагружал хлебами корзину разносчика, а рядом, в кузне, купец с ужасным аравийским акцентом сбивал цену за подкову для своей расковавшейся лошади.