Вениамин Колыхалов - Тот самый яр...

Долго не могла заснуть Октябрина с улицы Железного Феликса. Тяготил болезный фронтовичок, стонущий на перине. Учёный кот Дымок давно перестал общаться с недугами квартиранта, хотя докторская деликатесная колбаса доставлялась Васькой Глухарём с завидным постоянством.

Натану Натанычу снился странный сон: кудлатый бог обжигал горшки. Он заправски ставил большой горшок на широкую деревянную лопату и отправлял поделку в огромную русскую печь.

«Отче наш, дай помогу, — услужливо предложил снайпер военных времён, — смотреть больно на хилую твою фигуру..».

Охотно передал лопату бледнолицый бородач.

В руках нового мастера горшки странным образом превращались в оскаленные черепа и не хотели лезть даже в устье пышущей жаром печи.

Больной застонал.

Вдруг из нутра кирпичной махины показался огненный кулак и подлетел к лицу ветерана. Вспыхнули ресницы, брови. Оранжевое полымя втягивало голову в жерло огромного кулака — предвестника страшной беды.

Попав под гипноз обрушительного огня, сердечник со стажем стал дожидаться спасительной кончины. Она походила на вхождение в ад и вполне устраивала раскаявшегося грешника… Усилился нудный, затяжной стон.

Встала хозяйка, потрясла за плечо.

Квартирант лежал на спине, глаза светились страшным фосфорическим огнём.

Долго не мог прийти в себя человек с больным сердцем, травмированной душой. Сегодня сон не выпускал из огненной тайны.

Напуганная Октябрина зажгла свет.

— Натаныч… проснись… сон дурной прогони…

— Зачем разбудила? — осерчал сновидец… мир иной был так близок…

— Не долечился, соколик. Зря сбежал из больницы…

Когда подбелённая светом ночь полностью окунулась в темь, снайпер вышел на крыльцо и попал под гипноз живого огонька лампады. Успокоительное пламя посылало золотистые лучики.

Человек медленно побрёл на новый свет.

Зрение фронтового снайпера не совсем осеклось от времени мира: в центре двора различил табуретку, дымокурный череп на ней. Лампадка стояла рядом, бросая нежные отсветы на опозоренную кость.

Сознание работало без сбоя.

Поставив доверчивый огонёк на донышко черепа, ветеран побрёл к калитке. Она не скрипнула в ночи, пугаясь лишнего шума.

Пространство улицы, носящей имя грозного поляка, уходило в перспективу ночи. Жидкий свет уличных фонарей не позволял Железному Феликсу скатиться в сплошную темноту.

Из черепа выбивался лунный свет.

Во дворе Красного Октября явилась спасительная мысль пройти с лампадкой мимо окон, совершить ночное запоздалое покаяние.

— Простите, люди, добрые… простите великого грешника Руси…

Держа череп, как драгоценный сосуд, Воробьёв обходил дом за домом, вымаливая прощение за себя, за равнодушную власть, за прикормленные государством органы внутренних дел.

Не тявкнула ни одна собака. Не встретилось ни одного запозднившегося выпивохи.

С Оби налетел порывистый ветер, обрадовался огоньку лампады, словам покаяния.

Неожиданно под ногами качнулась земля. Натан Натаныч мгновенно припомнил сторожевую вышку Ярзоны. Вот так же происходило лёгкое землетрясение и тогда, только ночь была морозной и долгой, как вечность.

— Сползёшь в священную Обь и ты, Железный Феликс.

Слова были произнесены взволнованно и громко, даже пламя лампадки ощутило волнение ночного каяльщика.

Красный Октябрь шла по пятам. Она, ночь, избы, ветер с реки могли подтвердить на исповеди праведные слова покаяния.

Чудаковатый Васька Глухарь в благодарность за водку-хлеб-соль выставил лампадку у черепа в надежде на помощь святого огонька. Если Дымок перестал врачевать сердечника — навыки лекаря должны перейти к кадровому алкашу.

Утром с радостью узнал о покаянии полуночника.

К Нагану Наганычу явилась напускная весёлость. Запросил у Красного Октября чарочку. Сожалел о хрустальной рюмахе сапожком, оставленной у Варвары.

— Загостился я у вас, дорогая хозяюшка, давно пора в град старинный возвращаться.

— Там и врачи — не чета нашим, — поддержала Октябрина.

— На врачей надейся — сам не плошай.

— Ты у меня, Вася, настоящий философ, — похвалил фронтовик. — Твоя лампадка меня воскресила.

— Какая лампадка? — схитрила удивлённая пенсионерка.

Она незаметно проделала весь путь раскаяния чикиста времён НКВД. Лампадку оставила на табуретке. Дымокурный череп упрятала надёжно — никакие сыщики не обнаружат.

На вопрос Красного Октября Губошлёп не нашёл ответа. Обсасывая ломтик колбасы, причмокивал от восторга: