Владимир Кочев - Сожженная рукопись

Не забуду мать родную – это не мама, которая их родила, а тюрьма. Но понастоящему-то никто из них и не чалился, так, в ДОПре волынили. Откуда их за пролетарское происхождение каждый раз «отпущали».

Пришла зима, а пальтишко лёгкое, рубаха еле застёгнута, папироска с краю рта, чтобы с другого – поплёвывать. Да как-то подплясывали, горбились, словно прятались в себя. А то присаживались на корточки, будто нужду справляли. То зло молчали, а то спорили, вот-вот за «пёрышки» схватятся. Но перед своим паханом Быком как шестёрки, без шороха ошивались. Онька поначалу пугался, пока не понял это их представление. Страшно здесь последним стать – с ним что угодно сделают, опустят. Вот и надо всё время силу выказывать, чтоб выше всех приподняться. Но Оньке-огольцу повезло: его пахан Бледный – всем паханам пахан.

После дела артель «гудела». Начиналась его фраерская работа, он сбывал краденое. Самое простое дело. Так казалось, да не так оказалось. Братишки, поигрывая финками, объясняли, как держать «язык за зубами», на кого валить, если что. Вспомнили, между прочим, как пришили одного уже в лагере за то, что раскололся, сука, завязал. Остальное смекай сам. Базар уже знаком. Важно не напороться на сыска-рей. Развернуть, показать товар кому надо, не продешевить, сбыть, а то и всучить «куклу».

Жизнь кувыркалась по своим законам. И быть бы Оньке домушником. Для начала – форточником, постоял бы на «стрёме», познал бы секреты запоров, а там и от мокрухи не уйти. Спас его снова Бледный. Глядя со стороны, можно подумать, что забавляется пахан с пацаном, играя с ним в картишки. Нет, он натаскивал его, как волк волчонка. Играя в очко, набирал себе каждый раз двадцать одно. Считая колоду, мог насчитать сколько угодно. То же самое можно делать и с деньгами. Пахан готовил себе подельника. Но не в этом была причина – судьбы их были схожи. Бледный видел в этом смышлённом мальчугане самого себя. Вот и прикрыл его собой. Да и Онька теперь был уже не тот вахлак с деревенским оканьем.

Есть женщина – подарок неба,

В любовь и грех играет,

Даст умирающему хлеба,

Уйдет – навек тоску оставит.

Нередко Бледный исчезал. Перед этим тщательно готовился. Завязывал галстук, бриллиантовые запонки, булавки, дорогой одеколон. А возвращался не похож на себя, как пьяный, не замечая ничего вокруг. Это он слушал симфонию. В другие разы приходил тоже не похож на себя, как выжатый лимон. Выкладывал из карманов деньги, будто бумажки после сортира. Это, как он говорил, наказывал совдеповских товарищей. Деньги, выигранные с «передёргом», легко проигрывал в своём кругу. После пахан стал брать на все эти спектакли и Оньку.

Перед этим тихая, как мышка, женщина приносила батистовые рубашки, накрахмаленные воротнички. Андрюша тоже обряжался по-городскому. Путь их начинался с вокзала. Брали пролётку и подкатывали к центральной гостинице. Тяжелые медные ручки дверей блестели. Швейцар, что-то сунув себе в карман, по-старинному кланяясь, приглашал. Мраморные марши закрыты ковром, поперёк – блестящие прутья. «Из Москвы…» – слышал Онька почтительный шёпот.

«Ваш кабинет на втором этаже», – подбегала к ним горничная в белом передничке.

Окна глядели на широкую улицу. Напротив – «Колизей», сейчас там крутят кино. На фанерном щите местный художник остановил один кадр трагической любви: красивая женщина и злодей мужчина. И, говорят, кино скоро будет говорящим. Удивительно. Рядом с «Колизеем» – рыбный магазин. На фанерном щите улыбается огромная рыба. В магазине стеклянные аквариумы. Говорят, при нэпманах в них плавала живая рыба.

А люди по улице всё шли и шли, лошадки, цокая копытами, легко тянули повозки. Вот появился мужик в зипуне с ведром и метёлкой – убрал катыши. Вдруг прохожие вздрогнули, расступились. Это испугал их автомобиль своим сигналом: «аыыа, аыыа». Медь телефонного аппарата тоже надраена. Бледный поднял трубку.

«Квартиру Барышниковых, – приказал он. – Киска?! – продолжал совсем другим голосом. Трубка что-то стрекотала. – Нет, сегодня не могу, задержусь, совещание. Завтра непременно».

На сегодня дела закончены, спускаются в ресторан, нет, не пьют – хорошо и вкусно едят. Завтра тонкая работа. У Андрюши хорошие руки, мгновенная реакция, память. Бледный доволен.

Морозно, а Бледный в модельных штиблетах, садятся в пролётку, хотя квартира Барышниковых неподалёку. Дверь обита войлоком и кожей. На закрашенной медной табличке можно разглядеть надпись: «Горный инженер Катаев».