Аскольд Герсо - Графиня поневоле

Как-то Апраксин попытался вывести его в театр, так он спрятался настолько умело, на другой день с трудом отыскали. И уже после этого граф с ним на эти темы не заговаривал, видимо, решил: каждому – своё. Кто-то, надо полагать родился театралом, а кто актёром-лицедеем, третьему же дано живописать картины по былинам ли, с натуры ли на плэнере.

Ефремушке всё сие не дано изначально. Но и на кулачные граф выводить его опасался, не ровен час покалечит кого. С него вполне может статься, силы немеряно. И вот он и слонялся по двору господскому. По прошествии же двух лет со дня смерти супруги, когда барин заговорил о новой женитьбе, Ефремушка насторожился, а ну как его воспримет новая пассия графа.

Но он сам не обмолвился об этом ни словом, а Ефремушка не смел даже заикнуться на эту тему, пусть и баловень, не его ума дело, понадобится – заговорит. Как-то в один из зимних вечеров, Ефремушка усталый после уборки двора, уже надумал собираться спать, как граф через пострела вызвал к себе.

Он поначалу опешил от этого, призадумался, не натворил ли чего за день к немилости барина, но подумав основательно ничего подобного не смог припомнить, как, ни чеши затылок. После же решил, что может статься, на графа блажь напала посидеть с ним, повечерять и поплёлся в барскую половину.

Граф, устроившись уютно, сидел в кресле в вечернем халате из бархата с меховым воротником, возле ног примостилась собачка, с которой он, находясь во дворце, не расставался. На лице, выбритом до синевы, отражались отблески огня из камина, где пламя с жадностью пожирало подброшенные дрова. На переносице отложилась глубокая бороздка, демонстрируя глубокую задумчивость.

Сеттер, положив голову на вытянутые, перед собою, лапы, мирно продолжал дремать, как если бы понимал, что хозяину в данную минуту не до него, и не удосуживаясь даже обращать внимания на приход Ефремушки. Весь внешний вид графа говорил, что его что-то заботит, но только что? Ефремушка осторожно постучался в приоткрытую дверь. Услышав стук, он обернулся и тут только затем заметил Ефрема.

– Пришёл? – суровым взглядом посмотрел на него граф.

– Да, барин, то есть, Ваше сиятельство, – с готовностью, словно только и ждал этого вопроса, ответил тут же. В голосе, как ни силился скрывать, явно прозвучали нотки испуганности, да иначе и быть не могло, барин он и есть барин.

– Страху натерпелся? Да ладно, скрывай – не скрывай, знаю, натерпелся. Но наказывать не буду, тут у меня дума родилась, – тут граф сделал многозначительную паузу, прямо в глаза глядя Ефрему, как если бы решал: посвящать или нет, и лишь затем начал издалека: – Ефремушка, помнишь госпожу?

– Как не помнить, Ваше сиятельство? Душа – человек была, – выпалил Ефрем, из желания угодить барину, а после, и вправду припомнив графиню, что даже голоса ни на кого не повышала.

– Да, прекрасная женщина была, бесценная, всё бы отдал, чтобы вернуть, – с тяжёлым выдохом произнёс граф. – Но, Ефремушка, жизнь-то не кончилась на том. Сам видишь, наследника или наследницы не имею, а годы идут… И кому я оставлю, нажитое немалым трудом, имущество, поместье? Та же дворовая челядь, что едва ли способна жить самостоятельно. Пропадут же без меня, как пить дать, пропадут. Никто ход времени не отменял…

– Что правда, то правда, Ваше сиятельство, – не понимая, к чему клонит граф, поддакнул Ефрем.

– Ты мне зубы не заговаривай. Или моей погибели дожидаешься?

Ефремушка плюхнулся на колени, как стоял: – Ваше Сиятельство и в мыслях не смею держать…

– Знаю, будет тебе. Тут, Ефремушка, вот какое дело… Приметил я фотографию одной зазнобы, будучи в гостях у одного из друзей… Засел мне в душу её образ, – растягивая слова, произнёс граф, ещё не вводя в курс дела Ефремушку, отчего тот так и продолжал стоять на коленях, не зная, что делать. Подняться на ноги, так барин ничего не сказал. Что-либо отвечать, так тоже, как бы нечего, оставалось ждать, что дальше скажет барин.

– Что молчишь-то, Ефремушка? – обратился к нему граф и пристально посмотрел на него, словно впервые видел. Он же, невысокий, да и узкокостный, стоял перед ним навытяжку. А поскольку он стоял на коленях, то и вовсе казался карликом. С некоторых пор Ефремушка взял в привычку отращивать бороду, что поначалу не совсем понравилось Их Сиятельству, но в задуманном графом предприятии, могло сыграть хорошую службу.

– Так, я, барин, слушаю, – ответил Ефремушка. – Вы же изволили думать, так стало быть, я чтобы не мешать и молчал.