Heike Bonin - Ведьма

Тем временем крестьянка из Линндорфа вошла в комнату Хильдегард, встав на колени. Женщина лет тридцати, но выглядела на пятьдесят, носила неклассический национальный костюм, фуражку, похожую на корсаж, и пять или шесть плиссированных юбок, которые лежали одна на другой и едва доходили до колен.

«Привет, и вот я!» – сказала жена фермера. «Не в обиду!»

Она споткнулась, снова наклонилась и хотела поцеловать руку Хильдегард. Девушка, однако, отняла у нее его, дружелюбно похлопала по плечу и доброжелательно сказала: «Не тратьте больше денег, Лизелотт! А пока садись! Я принесу тебе вещи!»

Жена фермера пробормотала что-то вроде «Большое спасибо», поправила один из деревянных стульев, тяжело села и подперла подбородок рукой. В их внешности было что-то беспокойное и пугающее. Она вздохнула пару раз, затем потянулась к своей голове, редкие волосы в центре вихря были заплетены почти в индийском стиле. В народе глаустедтера это круглое плетение называлось гнездом.

Через некоторое время девушка вернулась. Она принесла небольшой сверток, завернутый в холст и перевязанный ярко-красной лентой, женщине-фермере, которая тут же поднялась. Лицо Хильдегард сияло, когда она давала обещание жене фермера.

«Вот, Лизелотт! «Она сказала с завидным сердцем дружелюбием. « Нет, просто отдохни еще немного! День теплый, и вы, должно быть, устали. Перед тем как уйти, вы можете съесть на кухонном столе суп или кусок жареного ягненка. Впусти стаю сюда, пока не вернешься домой. В нем есть несколько курток для вашего младшего ребенка – сшитые вами, Лизелотт, – и воскресный свитер для старшего. Вдобавок аккуратно завернутый ряд белых пенсов!

«Боже, верлон, ты тысячу раз! – запнулась Лизелотт. Она действительно взяла девушку за руку и стремительно прижала ее к губам. Затем она снова вздохнула и неуверенно посмотрела в пол.

«Что вам не хватает? "Сочувственно спросила Хильдегард. "Ты была такой странной, Лизелотт!»

«Верьте, это хорошо! "Ответила жена фермера. «Я получил хороший шок в конечностях! С тех пор, как мой Йорг блаженно упал с дерева и сломал себе шею, он больше не схватил меня так и не потряс так сильно!»

«Ты меня очень пугаешь. Что дало" это?»

«О, моя дорогая леди, это ужасно говорить! Вчера, когда косил сено на Gusecker Wiese… Я все еще дрожу от одной мысли об этом. Нас было трое – Хампахер Кэт, я и Кляйнвейлер. Вы знаете, деревушка, это муж и жена моей тети».

«Да, да, вы рассказали мне о нем».

«Ну что ж! Нам троим удалось там, на „Гусекер Визе“. И жара была сильная, и мы отключились от трех часов утра и почти хромали. Вполне может быть, что эта история слишком рассердила Кляйнвейлера, к тому же это был телесный труд, а не он сам. Но это не значило, что он нуждался… Конечно, это было давно… А теперь об этом шаткий повод выходит! Бог Милосердный в благодати нас поддержит и поможет всем нам достичь счастливого конца! Аминь!»

«Я вас не понимаю. Что делал Кляйнвейлер? « Lieselott поднял голову, спутать.

«Он произнес кощунственные и греховные речи и позорно проклял и гневно выкрикнул: « Дьявол принеси сено!» И когда это было уже почти у нас на губах, порыв ветра унес сено далеко в Gusecker Bach, так что Hampacher Käth «и я стояли там, как будто потрясенные громом. И все же в небе не было видно ни облачка, ни грозы ни до, ни после. Затем нам стало известно, что Кляйнвейлер, как уже давно говорилось, заключил договор со злом. И на этот раз плохой парень предал его неразумно! Так сказал смотритель, который как раз шел. Это было как по команде, плохое желание – и сразу сено пропало! Сам деревушка поморщилась и посмотрела на нас, как на чистую совесть. И охранник зала правильно доложил о нем Glaustädter Malefikantengericht. Сегодня на рассвете Кляйнвейлера забрали и привезли в Стокхаус. О, милочка, говорю вам, я всю ночь не спала! Мы связаны с ним узами брака, пусть даже обширно. К сожалению, такое случается со всеми, кто принадлежит к клану. Но я никогда особо не доверял ему, маленькой деревушке! Он был трудолюбивым и в некоторых делах процветал лучше, чем любой из его соседей. Теперь вы знаете, кому он был обязан своей удачей. Господь Господь сохранит нас от всех адских искушений».

Лизелотт пришлось сесть. Колени ее дрожали от возбуждения. Опустив лицо, она крепко сложила коричневые руки и пробормотала короткую молитву.

Хильдегард Лейтхольд стала очень серьезной. В живом общении со своим храбрым, остроумным и дальновидным отцом она рано научилась воспринимать несчастное колдовское и колдовское безумие, которое все еще доминировало у большинства современников, тем, чем оно было на самом деле – печальным призраком, который с его возрастом Старые языческие идеи противоречили здравому смыслу настолько же, насколько противоречили доктринам и взглядам очищенного христианства. В то же время, однако, она пришла к осознанию того, что при нынешнем положении дел чрезвычайно опасно и, более того, бесполезно выражать это мнение словами, особенно здесь, под скипетром ландграфа Отто фон Глаустедт-Лиха, Тот, кто был полностью под чарами, обнаружил эту пагубную болезнь того времени и под влиянием придворного маршала Бенно фон Трейса и секретаря Шенка фон дер Велена дал клятву искоренить колдовство и магию в своей стране любой ценой. Это стремление честного, но ограниченного принца было особенно оживленным в течение примерно шести месяцев для Глаустедта – самой большой общины в Ландграфстве, которая намного превосходила резиденцию ландграфа в Личе. В то время как соответствующие дела ранее дошли до обычного трибунала, городского суда Глауштадта, ландграф поручил охотнику на ведьм, которого уже много раз судили и проверяли в других странах, Бальтазару Носу, которого многие опасаются, создать специальный зловредный суд. в Glaustädt, чтобы вызвать к существованию. Этот трибунал, наделенный всеми мыслимыми силами и привилегиями, работал так строго и жестоко, что можно было почти говорить о своего рода терроре со стороны Бальтазара Носса. В любом случае нецелесообразно каким-либо образом критиковать меры и решения кровного суда или даже выражать малейшие сомнения в законности процесса над ведьмами в целом. И то, и другое неизбежно привело бы к самым неприятным последствиям. Ужасали только в ближайшем окружении, выговаривали там, где были абсолютно уверены в единомыслии и строжайшей секретности, а в остальном придерживались принципа, согласно которому в диалоге с незнакомыми и далекими людьми никогда не должны затрагиваться соответствующие вопросы.