Сельма Лагерлёф - Проклятие рода Лёвеншёльдов

– Выйди. Сейчас не время, – строго сказал прост. – Сейчас с твоим отцом говорю я.

Он повернулся к умирающему и продолжил беседу. Подбадривал, жалел – и слова его были полны утешения и сострадания.

Ингильберт вышел и присел на уступ валуна. Закрыл лицо руками. Видно было: что-то его гложет.

Наконец вскочил и чуть не побежал в дом, но священник опять попросил его выйти.

Когда причастие закончилось, Ингильберт вызвался показать дорогу через лес. Через полчаса вышли к болоту. Священник не мог припомнить это болото – по пути сюда его вроде бы не было.

– Уж не заблудились ли мы? – спросил он, с опаской поглядев на коварную изумрудную ряску.

– Нет-нет, так короче, надо только пересечь болото. Тропу я знаю. Там гать положена.

Прост внимательно посмотрел на Ингильберта и заметил, что тот изрядно возбужден – видно, заразился от отца золотой лихорадкой. Иначе зачем он раз за разом забегал в хижину? Наверняка хотел отговорить отца отдавать перстень.

– Гать? – переспросил священник и присмотрелся. – Гать очень узкая. Это опасно, Ингильберт. Лошадь может поскользнуться на мокрых бревнах, и тогда конец.

– Не беспокойтесь, господин прост. Я проведу вас. – Ингильберт, не спрашивая, взял лошадь под уздцы.

Так они дошли до середины болота, когда вокруг уже не было ни островков, ни даже кочек – сплошная трясина.

Ингильберт внезапно остановился, и просту показалось, что не просто остановился, а начал сталкивать лошадь с узкой гати.

Лошадь попятилась. Прост еле удержался в седле и крикнул парню, чтобы тот отпустил поводья.

Но Ингильберт словно бы и не слышал окрик. С потемневшим лицом, сжав губы, он старался столкнуть лошадь в болото – верная гибель и для коня, и для всадника.

И тогда прост сунул руку в карман, достал сафьяновый кисет с перстнем и швырнул в лицо Ингильберту. Чтобы поймать кисет, Ингильберт отпустил поводья, а священник, не мешкая, пришпорил испуганную лошадь.

Ингильберт так и остался стоять. Даже не попытался догнать проста.

Немудрено, что после такого приключения прост очень долго не мог прийти в себя. И совсем уж нечему удивляться, что из леса он не выехал на дорогу в Ольсбю, которая была и лучше, и короче, а забрал намного южнее и очутился рядом с Хедебю.

Отпустив поводья, прост ехал по лесной тропе и размышлял, с чего начать. Самое разумное – сразу поехать к исправнику. Пусть пошлет кого-то в лес и заберет у Ингильберта перстень. Но, как нам уже известно, прост по случайности оказался рядом с Хедебю. И раз уж так вышло, почему бы не рассказать ротмистру Лёвеншёльду, кем оказался дерзкий преступник, осмелившийся похитить из могилы генерала подарок самого короля.

Казалось бы, что тут размышлять? Что может быть естественней?

Но прост сомневался. Отношения между ротмистром и его отцом, покойным генералом, были довольно напряженные, никак не назвать безоблачными. Сын не унаследовал непреклонной воинственности генерала; напротив, ротмистр был до крайности миролюбив. Мало того, не просто миролюбив, а весьма деятелен в своем миролюбии. Сразу после подписания мира он повесил на крючок военные доспехи и все силы отдавал восстановлению края, пришедшего после войны в полный упадок.

Он не признавал самодержавия, с презрением говорил о воинской доблести и чести. Мало того, поминал недобрым словом самого короля Карла. Словом, осмеивал и презирал все, что составляло суть и смысл жизни отца. К тому же ротмистр был депутатом риксдага, причем весьма активным, и неизменно представлял партию мира. Короче, между отцом и сыном кошка пробежала, и не одна, а целая стая.

Семь лет назад, когда из склепа украли кольцо, ротмистр ничего не предпринял, чтобы его найти. Ровным счетом ничего. Так считали почти все, и прост в том числе.

– И что за смысл? – пробурчал он сам себе. – Он даже и не спросит, у кого там перстень на пальце – у помирающего Бордссона или у его сынка. Никакого резона. Надо сразу ехать к исправнику Карелиусу.

Но как раз в ту секунду, когда он натянул поводья, чтобы повернуть лошадь, произошло вот что: ворота поместья Лёвеншёльдов открылись. Никто их не открывал, они открылись сами, медленно и со скрипом. И так и остались широко открытыми, словно подавая знак подъехавшему путнику. Знак радушия.

Выглядело это по меньшей мере странно, и ничего удивительного, что прост так и решил – знак. Хотя, конечно, бывает – ворота иногда открываются сами по себе. Забыли запереть, а тут ветер дунул или еще что-то в этом роде.