Сельма Лагерлёф - Проклятие рода Лёвеншёльдов

Вот я и спрашиваю себя, пытаюсь понять: почему любовь к королю, который привел страну на грань исчезновения, так глубоко внедрилась в старые, иссушенные сердца? Ведь многие были уверены, что он остается их королем даже после смерти…

Сейчас такая слепая преданность вызывает странное чувство. Удивление? Восхищение? Да, возможно, и восхищение, но смешанное с презрением. Раб предан своему сюзерену, что бы тот ни натворил. Думаю, и в наше время это не изжито.

По правде говоря, когда стало известно, что перстень украден, люди не столько обсуждали пропажу, сколько дивились, что у кого-то хватило отваги на такое дело. Одно дело – украсть обручальное колечко из могилы любящей женщины, которая не захотела с ним расстаться. Или медальон с локоном. Или Библию из-под головы усопшего пастора. Такие случаи были, и все проходило безнаказанно. Но стащить королевский перстень с руки похороненного в Хедебю генерала! Никто и представить не мог, чтобы рожденный женщиной человек мог на такое решиться.

Само собой, дело попытались расследовать, но концов не нашли. Воры работали ночью и никаких следов не оставили.

Вот это меня удивляет. Все слышали: есть такие следователи, что работают день и ночь и все же раскрывают преступления куда менее тяжкие.

Но, может быть, в те времена таких следователей не было.

И никто не удивился, когда стало известно, что генерал сам взялся за дело. Он вовсе не смирился с потерей перстня. Уж он-то постарается его вернуть с той же свирепой решимостью, которая отличала его при жизни.

Ничего другого и не ждали.

Прошло несколько лет. В один прекрасный день проста [2] Прост – старший пастор (настоятель) в приходской церкви, в других странах – пробст. из Бру позвали исповедовать и причастить бедного крестьянина Борда Бордссона. Ехать далеко, больше мили [3] Шведская миля равна 10 километрам. по лесному бездорожью, и прост, немолодой уже человек, собрался было послать пастора-адъюнкта. Но дочь умирающего отказалась от адъюнкта и умоляла проста поехать самому. Такова была воля отца – либо сам прост, либо никто. Говорить он будет только с простом. Только просту он может покаяться и больше никому в целом мире.

Прост удивился и задумался. Покопался в памяти и все же вспомнил Борда Бордссона – тихий, прилежный, добродушный хуторянин. Ума, правда, небольшого, но ведь глупость за грех не почитается, тут каяться не в чем. И вообще, в чем ему каяться? Уж кому-кому, а этому бедняге, по мнению проста, прямая дорога в рай. Столько несчастий выпало на его долю за последние семь лет, сколько страданий! Нищ, как Иов. Хутор сгорел, скотина вся передохла: кто от болезней, кого медведь задрал. Переселился в щелястый сарай на лесном выпасе. Легко вообразить, что там за жизнь. Жена не вынесла лишений и утопилась в озере. И давно уже ни он, ни его дети не появлялись в церкви. Многие спрашивали – да жив ли он? Или уехал куда?

– Насколько я знаю, твой отец никаких преступлений не совершал, так что он вполне может довериться пастору, моему помощнику, – сказал прост и посмотрел на девочку с благожелательной улыбкой.

Четырнадцать лет, но высокая и крепкая не по возрасту. Вид довольно глуповатый, в отца.

– Наверное, преподобный пастор не хочет ехать, потому что боится Большого Бенгта? – спросила она с искренней тревогой.

Пастора тронуло ее простодушие.

– Что ты говоришь, моя девочка? О чем? – мягко спросил прост и снова улыбнулся. – Что еще за Большой Бенгт?

– Это он! Из-за него у нас все несчастья!

– Вот оно что… значит, Большой Бенгт?

– А преподобный пастор разве не знает, что это он сжег Мелломстугу?

– В жизни не слышал… – пробормотал пастор, поднялся со стула, взял требник и деревянный дорожный потир [4] Потир – сосуд с елеем для причастия. .

– Это он загнал маму в озеро, – не могла успокоиться девочка.

– Серьезное обвинение… А он жив еще, этот Большой Бенгт? Ты его видела?

– Я-то, может, и не видела… конечно жив, ясное дело! Жив! Из-за него мы и съехали на выпас. И вроде оставил он нас в покое… до прошлой недели, когда отец рубанул себе топором по ноге.

– И это тоже его вина? Большого Бенгта? – сдержав улыбку, спокойно спросил прост, открыл дверь и велел конюху оседлать лошадь.

– Откуда мне знать? Отец так сказал. Большой Бенгт, говорит, заколдовал топор. Чтобы такое случилось… как это? Я, говорит, с топором с детства. И вроде бы не сильно рубанул, а нынче посмотрел – антонов огонь. Вот, говорит, и покончил со мной Большой Бенгт. Беги, говорит, за простом, только пускай сам приедет. Мне недолго осталось.