Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

После исчезновения из гостиницы, перевоплотившись в инвалида Волкова, кузен намеревался отправиться в Малаховку. Пьер заранее сверился с еврейским календарем.

– Новый Год начинается двенадцатого сентября, – сказал он Максиму.

– Исаак, наверняка, поедет в общины не с пустыми руками. Он появится в Москве после летней работы золотоискателем. Говоря о поисках, – кузен помрачнел, – мне никак не попасть в детские дома СССР. Остается надеяться на сестру Исаака, – Максим кивнул.

– Паук похитил малыша, чтобы сломать Павла, – он помолчал, – Паоло не будут держать в холе и на юг его тоже не повезут. Павел сидит в полутысяче километров от колонии Вити, но на севере это не расстояние…

Надежды на амнистию для Павла и Вити не оставалось. Барская подачка, как называл ее Максим, не распространялась на заключенных с долгими сроками.

– И тем более не на ходивших под расстрельной статьей, – он отводил глаза от телефона, – оставь, незачем ей звонить, – о разводе Нади он узнал от Пьера.

– Странно, что она не рассказала тебе всю историю в аэропорту, – удивился кузен, – хотя она устала после трансатлантического перелета.

Максим услышал и о том, что Наде нужен хороший адвокат.

– Я могу порекомендовать нескольких, – понял он, – но ведь она может решить, что я делаю это небескорыстно, – Максим покраснел, – что я хочу воспользоваться ее положением.

Он, разумеется, не мог и подумать о таком.

– Я все еще ее люблю, – мучительно понял Волк, – как в той песне, она мой компас земной…

Он очнулся от удивленного голоса Пьера:

– Кого несет на ночь глядя, – инспектор подхватил с дивана пистолет в кобуре, – консьержка уходит в шесть. Хорошо, что у нас установили систему, открывающую двери…

Пугачеву на пластинке сменил Магомаев, поющий о надежде.

– Заведи тревожную кнопку и камеру в подъезде, – посоветовал Максим, – я в Блумсбери не бегаю к двери с оружием, которого у меня, кстати, и нет.

Снизу коротко, по-хозяйски позвонили.

– Заведу, – Пьер прошествовал в прихожую, – но сначала я стану префектом парижской полиции…

Сняв трубку переговорной системы, он недоуменно сказал:

– Заходите, но можно было предупредить заранее.

Максим тоже появлялся везде словно снег на голову.

– Питер с Генрихом назначают встречи за полгода вперед, а я русский человек, – Максим предусмотрительно укрылся на кухне, – надеюсь, что Надя здесь ненадолго, но кто приехал вместе с ней?

Каблуки застучали по паркету, гневный голос сказал:

– Не прячься за бюстом твоего предка, Пьер. Знает кошка, чье мясо съела. Я уверена, что авантюру придумал именно ты…

Максим высунулся в коридор. Пьер топтался рядом с бюстом Робеспьера. Мишель независимо прислонилась к двери.

– Ты пьян, – недовольно заметила Надя. Максим поправил ее: «Мы выпивали».

– Неважно, – отмахнулась кузина, – ты поймешь меня и в таком состоянии. Эта, – она поискала слово, – эта девица собралась в СССР по поддельному паспорту.

Кофейная машинка на кухне блестела медью в свете заката. Чайки метались над башнями собора Парижской Богоматери. Растворив фрамугу, Надя курила в окно. Мишель, не потерявшая упрямой осанки, устроилась у выложенной дельфтской плиткой стены. Максим повторил:

– Мы не пьяны. Я выпил бокал вина, – бургундское согласно булькнуло, – а Пьер ограничился только «Кровавой Мэри»…

Поставив на стол серебряный антикварный поднос, инспектор резонно заметил:

– Мишель исполнилось восемнадцать лет, она едет к мужу, – Максим открыл рот.

Останься твой муж в России, Надя, разве ты сейчас спокойно сидела бы на месте? – поинтересовался инспектор. Женщина кисло ответила:

– Дело не в этом. Ты рассказала Пьеру об Исааке? – Мишель понурилась: «Да».

По дороге на набережную Августинок сестра упорно молчала. Только когда такси выехало на набережную, Мишель пробормотала:

– Я должна быть рядом с Исааком, Надя, только я кое-что утаила от Пьера…

Максим велел себе не смотреть в сторону Нади. Локон темного каштана щекотал нежную шею, открытую вырезом цветастой блузы. В вырез вещи смотреть тем более не полагалось, но Максим заметил там полоску кружев. Ему стало неловко.

– Словно мне тринадцать, а не тридцать, – он надеялся, что Надя спишет его румянец на вино, – оставь, надо думать о деле, – Надя тоже избегала его взгляда.

– Он почти не изменился, только окреп, – поняла женщина, – в Москве, несмотря на свой опыт, он был еще юношей, а сейчас он мужчина.