Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

Вытащив из морозильника бутылку настоящей «Столичной», Пьер отыскал на полке томатный сок. Отломив стебль сельдерея, он от души плеснул в коктейль вустерского соуса. Мишель, разбиравшая свертки с покупками, вскинула бровь.

– Тебе не предлагаю, – сварливо сказал Пьер, – в вашей долине такого не продают. Держи сидр, – он достал из кладовой бутылку темного стекла, – это настоящий, фермерский…

Фермерской была и говядина, купленная у мясника, торгующего на соседней улочке со времен Третьей Республики.

– За лучшими сырами и маслом надо ехать в магазинчик на рю Жавель, – заметил Пьер, выбирая стейки, – сыр у меня есть, а масло придется взять здесь, – у зеленщика они купили пук салата и фунтик молодого горошка. В кондитерской месье Жироля им отрезали хороший кус пирога с клубникой.

Допив аперитив, Пьер двинулся к блистающей медью кофейной машинке. Мадемуазель Гольдберг опять вскинула бровь.

Тата показывала Пьеру старые советские фильмы с Ладой Яринич. Мадам Ламбер, разумеется, знала всю историю.

– Очень жаль, – грустно сказала Тата, – она вспыхнула, как падающая звезда, но быстро погасла, – Пьер возразил:

– Зато она не попала в тюрьму, не спилась, – он слышал об алкоголизме Высоцкого, – и не превратилась в паладина режима…

Мишель походила на месье Монаха, но мимика девушки напомнила Пьеру повадки ее матери.

– Видно, что она дочь Лады, – кузина слила воду с горошка, – она похоже хмурилась, играя недовольство.

Машинка загудела. Пьер затянулся сигаретой.

– Не смотри на меня так, – сказал он, – вчерашней ночью я готовился к докладу, а позавчера навещал вечеринку… – он вовремя спохватился: «По делу». Девице Гольдберг необязательно было знать, где закончилась вечеринка.

У нее действительно было очень выразительное лицо. Бровь взлетела выше, девушка коротко сказала: «А».

– Поэтому я сейчас выпью эспрессо, – заявил Пьер, – а потом еще один.

Мишель водрузила на антикварную медную подставку сковороду со стейками.

– Лучше поешь, – посоветовала девушка, – в Москве ты таких не получишь.

Пьер взялся за растрепанную книжку на кофейной машинке. Повесть он получил от Таты. Мадам Ламбер беспрепятственно навещала советский культурный центр в новом здании посольства на бульваре Ланн.

– Они любят безобидных эмигрантов, – заметила Тата, – я объяснила, что мой муж аргентинец и ко мне больше не пристают с расспросами, говоря языком классики…

Проглотив эспрессо, Пьер полистал книжку. Инспектор перешел на русский язык.

– Что касается Москвы, – Пьер откашлялся, – то послушай…

– Потом он пошел в кафе «Националь» ужинать. Угнездившись за любимым столиком у окна, он пил кофе, жевал весь вечер один остывший шницель с сухим картофельным «паем», который умели по-настоящему делать только здесь, в «Национале», и выпил раза два по рюмке коньяку: подходили знакомые и угощали, – инспектор потряс томиком.

– Ты даже не знаешь, где находится «Националь». Ты ловко говоришь по-русски, но этого недостаточно. Брось свои завиральные идеи и езжай в Израиль. Твой папа наверняка не знает, что ты здесь, – Мишель вытащила сигарету из его пачки.

Инспектор щелкнул зажигалкой: «Я понимаю, что ты хочешь помочь семье, но…»

Пьер поежился от холода в ее голосе. Карие глаза озарились медными отсветами, девушка раздула ноздри.

– Первое, – сказала Мишель по-русски, – шницель и стейк – это разные блюда. Второе, – она сунула Пьеру тарелку с пресловутым стейком, – «Националь» находится на проспекте Маркса, то есть на бывшей Моховой улице, рядом с Центральным Телеграфом. Надю в кафе водили ее поклонники.

– Третье, – Мишель помолчала, – мой муж в СССР и я должна быть рядом с ним…

Инспектор едва успел подхватить вилкой выпавший изо рта кусок стейка.

– Расскажи мне все с самого начала, – потребовал Пьер.

Вспыхнул яркий свет профессиональной лампы. Пьер купил вещицу по дешевке на барахолке. Такими пользовались музейщики и фотографы.

– Ничего не трогай, – предупредил он Мишель, – и сядь сюда, – он подвинул девушке винтажный трехногий табурет.

– Веди себя тихо и отвечай на вопросы, когда я их задам, – Пьер размял длинные пальцы.

Девица Гольдберг, как ее смешливо звал Пьер, наконец, закрыла рот.

– У тебя очень крутой кабинет, – восторженно сказала Мишель. Пьеру стало приятно. Он не водил девиц на набережную Августинок.

– Только одну, – инспектор обернулся на низкий диван лазоревого бархата, – она сидела там, когда мы слушали битлов. Она жалела, что никогда не увидит их в концерте, а я хотел сказать, что ради нее я достучусь до Джона, Пола, Джорджа и Ринго, попрошу их собраться и сыграть тот единственный концерт…