Андрей Прохоренко - Усердие князя Владимира

Под конец зимы грянула оттепель. Снег стал таять и проседать, мороз, испугавшись былых деяний, перестал студить землю, а солнце, выглядывая из-под туч, рьяно принялось выполнять привычную работу. Минула масленица. Состоялись проводы зимы. Ее, голубушку, усадили в виде чучела в сани и под смех толпы увезли в лес, где высадили и, устроив в низинке в кустарнике, сказали не возвращаться. Народ веселился. Киевляне сполна справляли все праздники. Князь этому не мешал. Ему весной предстояли тяготы приготовления к походу и сам поход. Именно не войны, не самого действа, а той закулисной возни и торговли, которая вот-вот должна была произойти. Владимиру предстояло выторговать себе как можно больше, используя воинскую силу. Промахнуться он не мог. Его бы не поняли бы окружающие, каждый из которых имел свой интерес. Если князь ослабевал, то зачем тогда он был нужен?

Эту непреложную истину высказал Владимиру Добрыня, его недавний попечитель, опекун и дядька в одном лице. Добрыня до определённого времени на самом деле был даже не вторым, а первым лицом в государстве. Он, как только Владимир вернулся из северных краев в Киев, правил от его лица. Да, Добрыня отошел в тень, сдал на первый взгляд позиции, но он не потерял ни силы, ни влияния. Сын одного из самых богатых и ухватистых хазарских ростовщиков, хоть и отошел от профессии отца, связей не потерял, сметки тоже, несмотря на появление в окружении Владимира других советников и влиятельных лиц. Рабий, так звали на самом деле Добрыню, видел немного дальше, чем Владимир. Он в то время наравне с Фабием и еще несколькими сановниками и советниками в одном лице творил историю на Руси, был в какой-то мере и законом, и голосом князя.

Я не могу сказать, что Владимир доверял бывшему опекуну. Нет, такой роскоши князь себе не мог предоставить, но то, что он внимал советам, особенно тем, в которых чувствовал силу, так это непреложно. По-иному Владимир бы не стал тем князем, который будет править через десять, а потом и через двадцать лет.

С этого момента мне видится само собой разумеющимся делом предоставить потомкам информацию о содержании самых важных и определяющих, на мой взгляд, бесед, происходящих у князя с ближайшими советниками и соратниками. В молодые и зрелые годы я не мог себе этого позволить лишь потому, что не владел такими способностями. К возрасту восьмидесяти лет я понял, что без того, чтобы прояснить для себя и потомков некоторые детали, а еще больше основополагающие вещи, мне незачем вообще писать записки. В общем, потренировавшись, я смог проникнуть в смысл бесед в деталях. Ниже не мои досужие домыслы, а то, что было на самом деле. Вся, если можно так сказать, подноготная. Она не плохая и не хорошая, такая, какая есть. Эти диалоги, как мне видится, откроют для потомков многие тайны.

Итак, в один из дней, когда князь по обычаю смотрел с высоты Киевицы (Старокиевская гора, где сейчас Исторический музей в Киеве) на Подол и дали, к нему, не смущаясь тем, что он нарушает княжеский покой, подошел Рабий. Князь слышал шаги, но поначалу, когда Добрыня-Рабий остановился за три шага от него, даже не обернулся, предлагая начинать Добрыне, что тот не преминул сделать, перейдя к делу без раскачки.

– Княже, есть дела важные, отлагательств не терпящие.

– Говори, коли пришел, – развернулся Владимир к Добрыне, ожидая от него вестей.

– Сон мне был, вещий сон, – издалека начал Добрыня, рассчитывая заинтересовать князя, и не ошибся: Владимир слегка нахмурился, изготовившись внимательно слушать.

За годы, проведенные вместе, он четко знал одно: Добрыня ему по пустякам сны рассказывать не будет, как и беседовать без важной на то причины.

– Видел я девицу во сне, темную девицу, следующую из страны заморской да в наши края. Шла-ехала, плыла на струге снизу-вверх по Славуте, к Киеву добираясь. Много было с ней провожатых, много было поволок и шелков, богатства разного у нее и сопровождающих, но, – Добрыня сделал паузу, слегка, но жестко, усмехнулся, – парил в небе над ней черный коршун, закрывая собой небо. Тучи стелились по небосводу, когда девица вверх по Славуте на струге поднималась. И не простые то были тучи, а темные. Даже солнце от них в небе подальше быть хотело. Тьма тогда подступала.

– Тебе бы сказителем-гусляром быть, чтобы сказы сказывать, а ты моим опекуном все никак не перестанешь быть. Может, пришло время сменить деятельность? – слегка насмешливо, глядя на Добрыню, озвучил пришедшие ему на ум мысли Владимир.