Ромета Баева - Где похоронено сердце

Дина боялась старого мужа как огня, но ей мучительно хотелось зажать уши руками и спрятаться куда-нибудь от этих водянистых глаз и обрюзгшего лица, из дряблых складок которого, словно сухая прошлогодняя трава, торчали жесткие рыжие волоски…

Абдул, ее отец, будучи давним приятелем Кази-Магомеда, год назад отдал шестнадцатилетнюю дочь за щедрый выкуп этому угрюмому старику, похоронившему уже двух жен. Еще ребенком Дина часто видела его дома, но и тогда рядом с веселым, вечно смеющимся отцом он напоминал девочке злобного волка – казалось, он вот-вот оскалится и защелкает на нее зубами.

Насытившись, Кази-Магомед отвалился от стола, звучно отрыгнув, прищурил по привычке один глаз, прикрыв его отвисшим веком с короткими рыжими ресницами, и, разинув рот, принялся обследовать языком обширные дупла редко растущих желтых зубов. Напоследок, звучно сплюнув под ноги молодой жене, он вытянул мохнатые руки над тазом и долго отмывал их, тараща на поливающую из кувшина Дину выпученные водянистые глаза. Закончив омовение, старик бросил ей в руки скомканное полотенце и, стряхнув крошки с рубашки, взял четки.

Ночью, бесшумно ступая по глинобитному полу, покрытому толстым ковром, скрадывающим ее осторожные шаги, Дина не дыша прошла на свою половину, отгороженную ситцевым пологом, стараясь не задеть в темноте угол занимавшей полкомнаты кровати, откуда раздавался булькающий храп старика. Сбросив платье, она накинула на себя длинную рубашку, моля бога, чтобы постылый муж не проснулся, и, скользнув под прохладный шелк одеяла, устало прикрыла глаза. Не успела она возблагодарить Всевышнего за ниспосланную ей милость, как тяжелый храп, звучно захлебнувшись, прекратился, и спустя мгновение раздался негромкий, но властный голос:

– Сюда иди!

Требовательно притянув к себе жену, Кази-Магомед положил руку на ее грудь, маленькую, словно недозрелое яблочко. Потная ладонь, забравшись под рубашку, пошарила по едва ощутимым округлостям, потом, помедлив, опустилась вниз и раздвинула судорожно сжатые ноги. Старик тяжело навалился на нее грузным, неповоротливым телом, но когда скрипучие доски деревянной резной кровати отчаянно заголосили, он, торопливо выругавшись, спустил мохнатые ноги на пол. Сдернув жену на пропахший пылью ковер, Кази-Магомед, задыхаясь и хрипя, принялся остервенело вколачивать ее в глиняный пол, будто хотел вогнать как можно глубже в землю, как двух несчастных предыдущих жен. Когда старик забрался на кровать и закряхтел, устраиваясь поудобнее на перине, его молодая жена побрела на свою половину. Услышав звучный храп, Дина отвернулась к стене и съежилась в комок, содрогаясь от сдавленных рыданий.

В жаркий полдень, когда все живое, изнывая от зноя, пряталось в тень, аул пробудился от сонного покоя: по пыльной дороге всадники вели пленника в разодранном зеленом мундире, за ним бежали босоногие мальчишки, с веселым улюлюканьем бросая в него камни и комья сухого конского навоза. Пересмеиваясь, довольные горцы спешились у ворот Кази-Магомеда, и один из них, пинками загнав пленника во двор, бросил:

– Князь Ахмет-Хан опять лаяться будет, если прознает про него!

Другой, хохотнув, переспросил:

– Лаяться, говоришь? Скорее блеять! Пускай этот Катышек болтает, что хочет! Все равно ему не угодишь!

Дина, хлопотавшая у очага вместе с Мелеч, не обратила внимания на мужчину, покрытого пылью с головы до ног – за свою жизнь она перевидела немало пленных русских, захваченных в надежде на выкуп, хотя князь Ахмет-Хан, владелец обширных земель в верховьях реки Уруп, считался мирным, как и его уздени Абдул и Кази-Магомед.

Когда пленника забили в колодки и на неловких, вывернутых ногах он поковылял к сараю, взгляды их случайно встретились – и вдруг посреди жаркого летнего дня девушку пробрал до костей ледяной озноб. Сердце в груди затрепыхалось, как пойманная проворным шалуном бабочка, что бьется и блещет радужным крылом, оставляя на загорелых до черноты пальцах безжалостного мальчишки едва заметную воздушную пыльцу. Еле справившись с собой, Дина поспешно отвернулась от Мелеч, которая с разинутым ртом глазела на незнакомца, и перевела дух..

Уже глубокой ночью, ворочаясь в душной постели, в изнеможении прислушиваясь к прерывистому храпу старика, Дина пыталась забыться хотя бы коротким сном, но синие нездешние глаза пленника снова и снова без спроса заглядывали в самую душу, бросая ее в дрожь, заставляя трепетать и гулко стучать измученное сердце. Девушка испуганно замирала, будто этот стук мог разбудить спящего за пологом мужа.